Легендарные разведчики — 3

— Нет, конечно. Нас всегда хорошо учили. Давайте-ка, говорю я ему, на каком языке вы хорошо разговариваете? Он снова обижается: «На французском. Я француз, и родители мои настоящие французы. Работал двадцать лет на стройке, даже пенсию получаю. Семьи — нет. И поехал в Австралию. Там тоже на стройке. Английского не знал, но видишь, за двадцать лет выучил. А французский забыл. Приеду во Францию, и восстановится». Но вряд ли. Так я повстречал человека, не знавшего ни одного языка. Тоже случается. И у моих коллег так же.

— Возвратившихся после долгого отсутствия?

— И после долгого, и после относительно короткого. Встречаюсь с нормальными нашими нелегалами, приехавшими после двух лет. И не понимаю, в чем дело. Спрашиваю: а что, у него жена не русская? И мне объясняют: «Как не русская, нормальная русская баба из-под Рязани. А с акцентом говорит, потому что при полном отсутствии контактов со своими и в чужой языковой среде появляется акцент».

И когда я длительное время отсутствовал, то сам себя ловил: да, акцент проявляется.

— И после года-двух?

— Да.

— А сколько у вас было?

— Всего? Ну, тридцать или сорок. Но с перерывами. У меня был льготный режим. Семья все-таки оставалась здесь. Возвращался, уезжал. Работа нелегала и Центра — это особая статья. Я сравнительно не так давно перестал там появляться. Когда уже стали разыскивать…

— Не так давно — это сколько?

— Да уж… лет прошло.

— Вы, как говорится, свежий.

— Почему меня никуда и не пущают. Потому что все еще живое.

— 2002 год?

— Приблизительно он.

— А я почему-то думал, что вы вернулись давно. Увидел вас, можно сказать, случайно, сколько-то лет назад в одном учебном фильме…

— …И подумали, что человек уже давно здесь, мирно работает? Когда я сюда приезжал, и довольно часто, у меня бывали перерывы в работе — полгода, год. Но я же не могу сидеть дома. У меня же несколько высших образований, и должность есть. Раньше никогда в Ясеневе не был, а потом, во время перерывов, приходил, и у меня был кабинет. А впервые я приехал в 1980-х годах. Фильмы делали, фотографировали, я писал научные работы.

— На какие темы? Не искусствоведческие?

— Совсем нет: «Вербовка с нелегальных позиций». Просидел здесь год и поехал, поехал. Но фильм сняли, вы его где-то увидели, и потому могло сложиться такое впечатление. У всех у нас разные судьбы. Нелегалы по-разному приходят и по-разному уходят. Нелегалом становятся гораздо позже, когда погружаются в профессию. И это уже — состояние души, а не профессия. Только у нас никогда не бывает, как с тем почти немым французом. Язык у всех нормальный, хороший. Как у того же Геворка Андреевича. Я не слышал, чтобы на языке кто-то прокалывался. Возвращаясь к его беседе с иранцем, перешедшим на язык Петрарки: просто случилось так, что он его еще не выучил.

— Внучка Черчилля Синди Сандис специально прилетела снимать фильм о Вартаняне, который в 1943 году помогал спасти от огромных неприятностей «Большую тройку» во время Тегеранской конференции. Нас, журналистов, пишущих о разведке, пригласили в Пресс-бюро СВР. И Геворк Андреевич по доброй дружбе попросил меня на время съемок сесть чуть позади него: «Вдруг я что-то не пойму, язык забывается, сколько лет не говорил. Поможете, Николай?» И хотя я тоже подзабыл английский, но сел за его спиной. Когда Геворк Андреевич заговорил, я поразился: вот чешет, так чешет! Потом обменялись впечатлениями. Ну, легкий восточный акцент, но выражения, темп, интонация, никаких ошибок в грамматике. Ничего похожего на средний английский, который, как говорил Вартанян, был заброшен лет двадцать с лишним назад. Геворк Андреевич признался: «Я так давно не говорил, что было трудно представить, на каком уровне сохранился мой английский».