Дарки и Эрни стали прощаться. Куин сказал, что надеется увидеться с ними на демонстрации. Он дал Дарки газету «Голос рабочего», Дарки засунул ее в карман, и они пожали друг другу руки.
Выйдя на дорогу, два приятеля пошли бодрее. Они свернули под железнодорожный мост, прошли мимо старого стадиона; афиша гласила:
— Я, когда был мальчишкой, мечтал стать боксером и выступать на этом стадионе, — вспоминал Дарки. — Хотя это паршивое занятие…
Вскоре они вышли на Спенсер-стрит. Город начал оживать. Со звоном пронеслись первые трамваи. По булыжной мостовой загрохотали грузовики, телеги. Счастливчики, имеющие работу, шагали торопливо, боясь опоздать. На углу в мусорном ящике рылись двое людей в лохмотьях.
— Отведай-ка мятную, — сказал Дарки и сунул горсть конфет одному из них в карман.
— Вот так штука! С чего бы это? — пробормотал пораженный бедняга, протягивая мятную своему соседу.
— Я здорово устал, — пожаловался Эрни. — А ведь демонстрация еще не начиналась.
— Это тебе наказание за восемь фунтов мятных, что ты стащил! — засмеялся Дарки.
— У меня чистая рубашка в рюкзаке, забыл ее надеть…
— Лучше прибереги ее для игры в карты в воскресенье, — посоветовал Дарки. — Сегодня ею никто не залюбуется.
Они повернули на Лейтроб-стрит и прошли по ней до Рассел-стрит; между городской тюрьмой и полицейским управлением свернули к Дому союзов. Эрни чувствовал здесь себя чужим, посторонним: город, казалось, был совершенно безразличен к нему, к Дарки и к их планам.
— А мы первые! — воскликнул Дарки, присаживаясь на корточки на лужайке перед монументом в честь восьмичасового рабочего дня — гранитной колонной, увенчанной медным шаром с рельефно выделяющейся на нем цифрой 8.
—
Он растянулся на траве, ерзая, стараясь устроиться так, чтобы не придавить конфеты.
Страшная усталость овладела Эрни. Ему стало все безразлично, он даже не чувствовал больше страха. Он вытащил из кармана Дарки газету «Голос рабочего» и попытался прочесть статью на первой полосе о предстоящей демонстрации, но его мозг и глаза отказывались воспринимать напечатанное. Он прилег рядом с Дарки, и вскоре оба уснули, как дети, утомленные играми.
Солнце поднялось уже высоко, когда Эрни открыл глаза и сел; словно во сне, он увидел толпу бедно одетых людей — их было человек двести, они тихо и как-то лениво переговаривались. Эрни был весь мокрый от пота. Он толкнул Дарки, тот сейчас же проснулся и вскочил, как солдат на передовой.
Небольшие группы полицейских в мундирах стояли на всех четырех углах площади. Прилично одетые люди, очевидно шпики в штатском, шныряли в толпе. Вначале полицейских было почти столько же, сколько демонстрантов; но люди все подходили, группами и поодиночке, толпа выросла до тысячи, а к началу демонстрации она уже насчитывала более двух тысяч. Одни принесли с собой свернутые знамена, другие — лозунги, написанные на картоне, прибитом к шестам. На площади царило полное молчание, неестественное при таком стечении народа.
Эрни Лайл прочел два лозунга: «Требуем работы, а не благотворительности!», «Долой систему пособий продовольствием!» Эти слова нашли отклик в сердце Эрни. Он вспомнил пособие — съестное из бакалейной лавки Эмблера: маргарин, прессованный чай, самые низкосортные, подпорченные продукты, которые грубо суют тебе в руки, а ты не имеешь права ничего выбрать сам; вспомнил чувство унижения, которое испытывал, слоняясь без дела по улицам, лишенный права на полезный труд…
Вскоре из Дома союзов вышел человек в черном костюме и боксерском шлеме и перешел площадь по диагонали. Он продвигался сквозь толпу в сопровождении низенького человека в очках с толстыми стеклами. Решительно встав на ступеньку монумента, человек в боксерском шлеме обратился к собравшимся.
— Товарищи, — начал он громким голосом. — Я из Центрального комитета безработных — официального профсоюзного органа. Демонстрацию, в которой вы собираетесь принять участие, устраивает союз безработных, находящийся под коммунистическим влиянием. Я ценю ваш боевой дух, но вы должны действовать разумно и не позволять, чтобы безответственные элементы толкали вас на такие действия, которые ничего, кроме беды, вам не принесут.
Эрни заметил, что после этих слов оратора часть демонстрантов заколебалась; другие и вовсе растерялись; те же, кто готов был возразить ему, не находили, что сказать. Смятение воцарилось на площади: люди, долго живущие впроголодь, соображают медленно.