Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице

— Если вы о том, чтобы я Квуна вернул, то никакого смысла в этом сейчас нет, — зачастил он. — Это его убьет просто — я же песец какой больной! Селезенка лопнула, легкое порвано, почки опущены, задние лапы переломаны, позвоночник перебит, многочисленные внутренние кровотечения, сотрясение мозга, хвост — без слез не взглянешь… Пу… Вам Квуна Жао не жалко, нет? Даже если выживет — кому он такой нужен будет? Я, как его представитель, заявляю: песец!

— Это все понятно, — сказал я, — твой лечащий врач тоже считает, что пока о возвращении мастера Квуна и речи быть не может.

С утра я переговорил с ведьмой. Песец поправлялся тяжело; хотя за ночь ему и стало получше, о возвращении Квуна в такое тело говорить было очень рано — в этом мы с ведьмой были единогласны. Вот только и ей, и мне непонятно было, то ли песец реально настолько пострадал в столкновении с големом, то ли он намеренно замедлил свою регенерацию, чтобы обезопаситься. Мои познания в демонологии не были настолько глубоки, чтобы ответить на этот вопрос однозначно, а наш эксперт дрыхла этажом выше без задних ног. Впрочем, определенные подозрения на этот счет у меня все же были.

Пу вздохнул с видимым облегчением, а я вытащил из сумки шелковый свиток с описанием куакоуйтэ и протянул ему. Песец покосился на этот свиток, но брать его не стал, хотя левой передней лапой он вполне мог шевелить.

— Ты говорил, что вся память Квуна тебе доступна, значит, ты вполне способен прочитать, что в этом свитке написано, — сказал я.

— Могу, — сказал песец. — Но читать не буду. Незачем это. Я и без того прекрасно знаю, что там записано. И даже чуть больше.

— Ты еще скажи, что сам писал, — хмыкнул я.

— Нет, я не по этой части, — ответил Пу, — каллиграфия мне никогда особо не давалась. Это Анири писала. До того, как ее совсем скрутило, и она на людей бросаться начала. Почувствовала, что для нее последние времена наступают, и спешила записать все, что знала и помнила о мире, в котором мы жили до прихода Атая. Не успела, конечно. Просветленные ей на хвост плотно сели, и она так и не закончила свои записи, а те, что успела закончить, большей частью в руки атайцев и попали. Песец, грустно как…

— А я-то думал, что это свиток о куакоуйтэ, — сказал я.

— Нет, это свиток о Шу Цзы — том, кто куакоуйтэ делал. О боге-ремесленнике. Он был очень хорошим богом. Золотые руки, золотая голова, золотое сердце. Мастер какой был! Брал кусок глины — грязь одна, смотреть не на что. Помнет, полепит… смотришь — птица диковинная. Песни поет, летает. Или каменюка лежит на земле, обходят ее, спотыкаются. Возьмет молоточек, возьмет резец, там обтесает, там постучит… И, пу, — кошка. Мышей ловит, мурчит, только что по деревьям не лазает — все-таки тяжелая, каменная, не выдерживают деревья. Шу Цзы все уважали. Император — в особенности, хотя Шу Цзы происхождения простого был — ему мастеровые поклонялись. Гончары всякие, скульпторы, камнерезы, строители. А когда Атай войной пошел, многие только за счет Шу Цзы и выжили. Если бы не он, если бы не его Воскрешенные, и я, и Анири, и много кто еще в последней битве и полегли бы. А так — убежали. Император и все его семейство тоже убежали бы, если бы не такими гордыми были. Хотя… Все равно сгинули все. Так или иначе — какая разница, в сущности? Эх, нам бы тогда его сразу послушать и убегать из Поднебесной. Надо было с ним уходить. Когда Атай Императора низверг, уже сразу все понятно было. Нет же, мы все какие-то иллюзии питали. А потом уже поздно было.

— То есть, ты хочешь сказать, что эти монеты делал бог Шу Цзы, который после прихода Атая куда-то убежал? — выделил я самое главное из речи Пу.

— Ага. Собрал верующих, человек пятьсот, не более того, но зато самых верных. Плюс сотня Воскрешенных. Упаковал вещички, сел в паланкин и отправился в эмиграцию. И песец — только его и видели.

— Что за Воскрешенные? — заинтересовался я. — Они как-то с теми хрустальными монетками связаны?

— Пу! Это его самое главное, самое важное чудодейство было. Шу Цзы в куакоуйтэ души своих самых преданных верующих упаковывал. А потом брал глину, лепил из нее куклу, обжигал на живом огне, вкладывал ей в голову монетку с душой — и человек будто и не умирал вовсе. Такие Воскрешенные потом в его чертогах жили — у Шу Цзы целый подземный дворец в горе Танксю был. Ну как дворец… пещеры, но очень красиво оформленные. Все стены в самоцветных мозаиках, световоды из самого чистого кварца, полы — мраморные… красота — песец! Я у него пару раз в гостях вместе с Рейко был, ну предком малышки Лу. В последний раз мы втроем очень душевно посидели. Я у Ибасу — бога рыболовов — большую вязанку вяленой горбуши выменял, а Рейко бочонок рисового вина где-то достал. Мы…

— Давай про то, как вы культурно отдыхали в доатайскую эпоху, ты позже расскажешь, — перебил я песца. — Лучше скажи, куда Шу Цзы эмигрировал.