– Пруды есть! В них Люди бельё стирают и собаки в жару купаются!
– Тогда давай искать, в чём воду таскать! – бодро воскликнула Альма, словно ей уже доводилось что-нибудь тушить. (На самом деле она лишь однажды, и то издалека, слышала вой пожарной сирены, но зато в сказке, которую любимый хозяин читал своей дочке перед сном, были строки, весьма подходящие к случаю: «Бежит курица с ведром, заливает кошкин дом!». )
– Я знаю, где искать! – повеселел малыш. – Где колодец!
Котёнок помчался по улице, до неузнаваемости изуродованной пожаром, и остановился возле единственного не тронутого огнём сооружения – квадратного плоского «домика» высотой в пять толстых брёвен, накрытого щитом из досок. Ещё два бревна, поставленные вертикально, поддерживали двускатную, с резьбой по краю, деревянную крышу. Между «домиком» и крышей имелась круглая поперечина с торчащим наружу железным рычагом. Но главное – поперечина была обмотана верёвкой, на конце которой болталось самое настоящее ведро!
На то, чтобы перегрызть заскорузлую верёвку, у молодой овчарки ушло всего несколько минут. Как и на то, чтобы добежать с гремящим ведром в зубах до пруда и зачерпнуть воды. Гораздо больше времени и сил потребовалось, чтобы дотащить до места хотя бы половину зачерпнутого.
Люк в подпол находился в сенях, выгоревших почти дотла, и «спасательница» надеялась, что сможет остудить пожарище и раскопать толстый слой углей и золы.
– Эх, кабы дождик! – мечтательно уставился на небо котёнок.
Однако стремительно надвигающаяся ночь лишь добавила чёрной краски в унылую картину и ярче высветила багровое зарево над Москвой.
Стараясь не показывать малышу усталости, Альма ещё несколько раз проделала путь до пруда и назад, с сожалением отмечая, что приносит всё меньше воды. Василий носился за ней и без умолку тарахтел, с радостным ожиданием заглядывая в собачьи глаза.
Из болтовни котёнка «сыщица» узнала об обстоятельствах его знакомства с исчезнувшими котами и пришла к пугающему выводу – она очутилась в прошлом! В 1812 году, когда, по утверждению Василия, идёт война с французскими захватчиками, вторгшимися в её страну под предводительством некоего Бонапарта. Это открытие объясняло странности, творящиеся вокруг, но тем не менее было совершенно непостижимым!
К «служебной» необходимости разыскать пропавших добавился новый стимул: может, они объяснят, как случилось такое невероятное перемещение во времени, а главное – как ей вернуться к любимому хозяину?
– Перестало шипеть!
Восклицание котёнка вывело Альму из раздумий. Она посмотрела на то место, куда вылила очередную порцию воды, и прислушалась – действительно, угли, которые раньше отзывались злобным шипением, теперь «промолчали».
– Остывают! – облегчённо выдохнула «спасательница» и опять помчалась к пруду, чтобы закрепить успех.
Наконец можно было приступать ко второму этапу, не боясь обжечь лапы, но Альма вдруг засомневалась: что, если они опоздали и семья Василия погибла? Выдержит ли котёнок такой удар после надежды, которую она ему внушила?
Овчарка осторожно скосила глаза вниз, на малыша – тот сосредоточенно смотрел перед собой. Наверное, опасался того же, что и она.
Внезапно из-под кучи углей донеслось тонкое попискивание.
– Ты слышал? – воскликнула Альма и принялась с остервенением разгребать завал, пока под лапами не оказалась пустота – широкая щель между обгоревшей крышкой люка и такой же полусгоревшей половицей. Из темноты подпола блеснули кошачьи зрачки…
Глава сорок седьмая
Мрачная решимость, с какой Москва бросилась в огненную пучину, крепла с каждым ураганным порывом. Не ослабляя хватки, ветер строго следил, чтобы не угасал огонь: раздувал тлеющие головешки и подсыпал искры в затухающие пожары…
Великий город полыхал, объятый пламенем от окраин до древних кремлёвских стен. Зарево охватило половину неба и за десятки вёрст отражалось в глазах тех, кто оставил свой дом, а теперь угрюмо вглядывался в багровые сполохи. Но у всех, от мала до велика, к тоске по утраченному подмешивалось мстительное чувство – не владеть тебе, Бонапарт, нашей Первопрестольной!
***
– Хрустит там наверху что-то, – пролепетал Пафнутий, размахивая лапками, словно их движения могли облегчить Брысю подъём по крутым ступеням.
– Ты бы не трепыхался! – посоветовал философ, шествующий рядом. (Савельич и Рыжий призывали Брыся к соблюдению очерёдности, согласно которой нести раскормленное зеленоватое тельце следовало книгочею, но друг заверил, что уже оправился от «удачного приземления» Пафнутия, а потому сам тащил младшего компаньона.)
– Но ведь хрустит! – не унимался «м.н.с.», вращая круглыми мягкими ушами и тараща рубиновые глазки-бусинки.
Яков Вилимович прислушался и озабоченно изрёк:
– Пашкова дом занялся! Как бы не обрушился да выход не завалил!
Хруст и треск усилились, сопровождаемые мощным гулом. Словно раскочегарилась гигантская печь, поглотив ненасытной утробой достаточно топлива.
– А долго ещё подниматься? – торопливо подметая хвостом замшелые ступени, поинтересовался Рыжий.