Легион

«В Армению, – думал он, старательно пережевывая жесткое мясо, усыпанное специями. – К старику Фаддею. Отогреюсь за зиму у кузнеца Вартапета и под боком у его женушки… Грех с такою не согрешить… Грешен, грешен я перед тобою, Господи. А как же без греха? Не будет греха, не в чем будет и каяться. А без покаяния не видать нам царства небесного…"

«А дальше? – билась в мозгу затаенная мысль. – Что же дальше? Тебе уже сорок три. И мало осталось лет до той поры, пока не призовет тебя Господь твой пред лице свое. И спросит он, учитель веры моей – где ученики твои? Что полезного сделал ты в этой жизни и для чего жил? Для чего лгал другим и себе самому, что страдал во славу мою, что тебе до нее?» – и чем старательнее он гнал от себя подобные мысли, тем настойчивее они являлись ему.

Осторожным движением мать пригладила его уже изрядно поредевшие волосы на темени, и Элиша, уткнувшись ей в плечо глухо зарыдал.

Глава III

Ты поступаешь не так, как человек свободного и благородного происхождения. Ты действуешь так же, как раб, Сосфен. Раб достоин своего господина.

Ахилл Татий

Крик петуха пробудил обоих.

Кирилл открыл глаза, быстро и нервно огляделся и снова откинул голову и смежил веки, пытаясь догнать обрывки улетевшего с сна. Значит все это был только сон. Прекрасный и солнечный кошмар. Стук дождевых капель его подсознание воплотило в дробный перебор копыт, запахи лошадиного пота и навоза пробудили в нем воспоминания о любимом жеребце Сайке, а лежалое сено, на котором он спал, подарило упоительные ароматы трав весенней степи. Он мчался и мчался по безбрежному полю, подгоняя коня гортанными выкриками, и всё гнался за чем-то неуловимым, за каким-то туманно-зыбким облачком, которое ему во что бы то ни стало требовалось догнать. Неожиданно оно остановилось, стало приобретать пугающе-знакомые очертания. Конь захрапел и заржал, становясь на дыбы, напуганный запахами гниения и видом истерзанной человеческой плоти, Он висел на кресте, вывернув шею в агонии нестерпимой муки. Лица Его нельзя было разобрать под шапкой спутанных волос. Но Кирилл знал, что должен, обязательно должен увидеть Его лицо, ибо что-то очень знакомое было во всем облике этого человека. Но сколько он не пытался заглянуть, лицо всё время ускользало от него, а норовистый конь крутился и тонко ржал, не желая подходить к кресту, сбитому из толстых необтесанных бревен, И в миг, когда Кирилл уже готов был узнать Его, видение исчезло…

Славий тоже зашевелился. Когда Кирилл толкнул его в бок, он замычал и резко махнул рукой, ударив пустоту, И вдруг, осознав, что совершил нечто запретное, он встрепенулся и сел, протирая глаза. Он взглянул на зарешеченное окошко под потолком, на мягкую синеву небес, где уже поблекла яркая звездочка, которую у них звали Лелей, а здесь – кто Люцифером, кто Эоем, кто Геспером[23], шмыгнул носом и обернулся к Кириллу.

– Ты чего? – опросил он набычившись.

– Утро, – ответил Кирилл. – Надо вставать.

– А этот приходил? – Славий мотнул головой в сторону двери.

– Придет.

Славий сонно кивнул и, упав в сено, закрыл глаза локтем и стал жевать травинку. Он старательно делал вид будто ему совершенно наплевать на то, что народился новый проклятый день этого проклятого года; что ему вновь придется жевать сухую лепешку, размачивал ее в брюквенной бурде; что сегодня его вновь погонят вколачивать колья для нового загона. Он делал вид, что не видит, как Кирилл деревянной лопатой старательно сгребает навоз из-под лошадиных копыт, шлепает коней по крутим задам, каждого зовет по имени, о чем-то говорит с ними на непонятном языке… А кони фыркают и тычутся мордами в его лицо.

Кирилл сгреб навоз в угол и, подхватив два кожаных ведра, поспешил за водой. Славим дождался, пока он вернется и, когда он проходил мимо, подставил ему ногу. Кирилл упал, расплескав воду, и сел в луже, растерянно глядя на этого здоровенного белобрысого парня, который развалился на своей охапке сена и делал вид, будто спит, хотя он совсем не спит, а внимательно сквозь прищуренные веки за ним наблюдает. Кирилл поднялся, подобрал ведра и, проходя пихнул протянутую поперек прохода ногу, а мгновенно взвившегося Славия встретил крепким ударом ведра по носу. На это Славий ответил ему таким пинком, что ребра Кирилла затрещали, дыхание перехватило. Оба повалились на пол и покатились в лужу. И несмотря на то, что оба были примерно равного возраста – лет по двадцать пять, не более, но Славий был здоровее, выше ростом, шире в кости, тяжелее. Он быстро подмял под себя Кирилла и принялся тузить приговаривая:

– Ах ты сволочь, лошак паршивый, старательный!.. А для кого ты, змеиный глаз, стараешься?.. Для Пакостника, сучье вымя, стараешься?!.. За лишнюю лепешку спину гнешь? Как же, дождёшься ты от него лепешек!