Легионер. Книга третья

Подумать только: еще в начале нынешнего года в Японии насчитывалось менее четырех вёрст железных дорог, а уже через семь месяцев их протяженность увеличилась вдесятеро! Еще годик, много два — и вся страна будет покрыта сетью железнодорожного сообщения!

А что тут говорить про Россию, тем паче — про окраины империи, где всё словно бы спит и не желает просыпаться? Чего, кого ждут? Вот и на Сахалине люди каждый божий день ходят по гнилым дощатым тротуарам, рискуют сломать ноги, оступаясь в грязь… Глядят на кривые почерневшие заборы, нимало не заботясь об их исправлении. Остерегаются поехать за несколько верст в соседний поселок — и варнаки «шалят», и дороги такие, что не приведи господи. Почему тут-то всё иное?

Уже под вечер, когда Ландсберг, слегка подустав от обилия впечатлений, начал подумывать о возвращении в гостиницу, ему и передали то самое приглашение на встречу. От кого? Тут и вспоминать было нечего — знакомых у Ландсберга в Японии не было. Не менее странным показался Ландсбергу и сам способ приглашения на встречу. Случилось это так.

Только приехав в Японию, Ландсберг подметил, что в нескончаемом городском «броуновском» движении рикш и пешеходов порой встречаются необычные «элементы». Например, носилки, влекомые четырьмя носильщиками. Носилки попадались разные — от самых простых, с дыркой для ног пассажира, до богато украшенных, с укрепленным креслом и зонтом над ним. Иногда носилки сопровождались целым конвоем — толпой бегущих вровень с ними японцев в одинаковых кимоно, необычайно похожих на воинскую униформу. В этом случае бегущие впереди сопроводители беспрерывно что-то покрикивали, и толпа перед носилками почтительно расступалась, а многие кланялись.

И вот как-то Ландсберг, засмотревшись на уличного фокусника, устроившего летучее представление прямо посреди дороги, едва успел отскочить в сторону, уступая путь вылетевшим из-за угла богатым носилкам в сопровождении восьми «конвойных». Зазевавшегося европейца «конвой» не стал грубо спихивать с дороги, как это частенько случалось с местными жителями. Процессия несколько притормозила, сбилась с ритма, и Ландсберг успел зацепить взглядом застывшее лицо-маску знатного, по всей вероятности, пассажира. Это лицо почему-то показалось ему смутно знакомым — тем более что и японец, восседающий в кресле под обширным зонтом, чуть повернул голову, рассматривая неожиданное препятствие на своем пути. Однако тут же резко взмахнул веером — с каковыми здесь ходили и мужчины, и женщины — и процессия снова пустилась неспешной рысью, под мерный перестук деревянных обувок, которые здесь называли гэта.

Соображая, где и когда он мог видеть седока из богатых носилок, Ландсберг, отступив к стене ближайшего дома, долго провожал процессию глазами. И увидел, что в конце квартала носилки вновь остановились, а «конвой» на сей раз почтительно сгрудился вокруг седока. Так ничего и не вспомнив, Ландсберг махнул рукой и двинулся по улице дальше. Попов уныло, как и всегда, брел следом, дожидаясь, когда спутнику надоест бесконечная ходьба и он разрешит короткий отдых в одной из бесчисленных харчевен.

Через несколько минут Ландсберг, уже успевший позабыть о дорожном эпизоде, вдруг услыхал за спиной приближающийся дробный стук гэта по булыжной мостовой. Полагая, что теперь подобная процессия с носилками догоняет его сзади, он поспешно отступил в сторону и обернулся.

Как оказалось, по улице бежал всего один японец. Догнав Ландсберга, он резко остановился в нескольких шагах от него, отвесил несколько поклонов, и только после этого ритуала, приблизившись, вручил ему свернутую в трубку бумагу.

— Это мне? — удивился Ландсберг. — Вы не ошиблись, милейший?

«Милейший», разумеется, вопроса не понял — но, ориентируясь на интонацию, сделал утвердительный жест, снова поклонился и побежал обратно. Провожающий его глазами Ландсберг увидел, что японец подбежал к дожидающейся его процессии с носилками, влился в шеренгу «конвоиров», и носилки проследовали дальше.

Мигом очутившийся рядом Попов задышал в ухо:

— Слышь, Христофорыч, пошли-ка подобру отсель! И бумагу брось — это, я слыхал, что-то вроде штрафа у япошек. Или вызов на дуэль. Ты же носилкам этого богача помешал, оскорбил его по местным понятиям. Пошли, говорю!

— Какой штраф? Какой вызов, Сергей Сергеич? Ничего такого я этому богачу и не сделал — видел, меня даже отпихивать с дороги не стали своими дубинками, как простых япошек!

Ландсберг развернул бумагу, украшенную печатью на витом шнурке, и увидел несколько иероглифов столбиком, а чуть ниже — короткую фразу на немецком: «Господина просят оказать честь».

— Нет, брат, это явно не штраф. И не вызов на дуэль. Хотя и непонятно — кому честь-то оказать надо? Каким образом? Почему по-немецки? У меня ж на лбу не написано, что я немец… Толмач нужен — чтобы иероглифы разобрать. Может, тогда понятно станет? — Ландсберг с ехидной улыбкой протянул Попову бумагу. — Сергеич, тут не по-деревенски писано? Может, разберешь?