Легкая поступь железного века

Делать было нечего! Но на скотном дворе Маша пробыла недолго. Что-то надломилось в ней, и она свалилась в горячке. Много дней пробыла между жизнью и смертью, и Любимов велел ей возвращаться в дом...

- Но не оставил он меня в покое! – в отчаянии жаловалась Маша Петру. – Разозлила я его сильно тогда в роще. Еще сильнее возненавидел. Наскучило ему покорности моей ждать. Сегодня зовет меня Таисья, за косу, и говорит: «Обленилась ты, барская кровь, а ну немедля ступай к барину в комнаты и мой полы там чисто-чисто». А я, едва вырвалась от нее – сюда. Некуда больше-то. Все равно... Вы уедете...

- Без тебя – нет!

- Да полно вам, сударь.

- Я говорил тебе, и слова свои назад не возьму: будь женой моей!

Маша не ответила. Забившись в глубокое кресло, отвернувшись, она, едва не плача, покусывала уголок косынки.

Петр же чувствовал, что кровь горит, приливая к лицу. Надо было со всем этим что-то делать! Не оставлять же ее в самом деле на расправу этим коршунам, барину да холопу... Как он любил ее, еще сильнее любил от переполняющего сердца сострадания! Он должен был отплатить откровенностью за откровенность и поведать ей о своей судьбе. И как бы он этого хотел! Но... как рассказать про Наталью Вельяминову? Да и много о чем еще нельзя ей рассказывать.

Картины не столь уж давнего прошлого будоражили память. Старый дом на Мойке. Отец – преданный сотрудник Императора Петра, выполняя желание Его Величества, отстраивался в молодой столице сразу в камне, и весело росло крепкое строение средь деревянных домишек. А потом... этот страшный день, когда, с беззаботной легкостью спускаясь по лестнице из чердачного помещения, Петруша, пятнадцатилетний мальчишка, увидел, что отца несут в комнаты на руках… Дворня перепугана, женщины ревут, а верный слуга Софроний трясется всем телом. Петруша рванулся вниз, едва не слетел на пол:

- Отец!

- Петр Григорьевич! – Софроний вскинул к нему дрожащие руки, словно молил барчука о помощи. – Что ж это, барин-то наш…

- Батюшка!!

Отец не отвечал. Петруша и не понял, что теряет сознание. А когда очнулся, у отца был уже священник, а лекарь-немец только разводил руками.

- Что?! – закричал Петруша.

- Все в воле Всевышнего, - вздохнул немец.

- Но что же это?.. разбойники? Поединок?!

- Никто ничего не знает.

Вышел священник. Петруша так и кинулся с вопросом:

- Как отец?

- Кончается, - сурово и беспощадно ответил батюшка, а юный Белозеров, захлебываясь от рыданий, прежде чем поспешить к отцу, все-таки спросил:

- Что же случилось?

- Тайна исповеди нерушима…

Отец благословил его. Последними словами его были:

- Не вини никого.

Петр никого и не винил, он так и не понял, что произошло. В пятнадцать лет он остался круглым сиротой, так как мать умерла еще при родах. И все, что происходило после, вытекало, как река из истока, из этого тяжкого дня – так как Петр решил стать достойным преемником отца, дабы не посрамить его памяти. Сейчас воспоминания кружились пестрыми обрывками в его душе, как сморщенные листья по осени.

Смольный дворец. Петруша на коленях перед скромно одетой красавицей с добрым и свежим лицом, сбиваясь от волнения, умоляет:

- Прикажите только... Я – все для Вас... Как отец мой верно служил родителю вашему, так и я... Время самое удобное, Ваше Высочество. «Она» – при смерти!

Красавица даже жмурилась от страха:

- Что вы, Петруша, разве можно такое говорить?! Запытают…

Но тогда он не боялся. Не боялся, потому что не представлял, что его и в самом деле втолкнут в серый склеп... Суровое, немолодое лицо в блеклом свете сальной свечи. Скрипит писарь пером, Петруше кажется – зловеще...

- Петр Белозеров, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, не поведаете ли нам, сударь, по какой такой надобности зачастили вы в Смольный дворец?

Он, конечно же, все отрицал, и ни показная ласковость генерала Андрея Ивановича Ушакова, ни привычно-служебная жесткость его не вытянули из Петруши ответа. И начался кошмар... Белозеров до сих пор не мог забыть ошеломления от дикой боли при хрусте собственных костей...

Рассказывать это Маше? Нет-нет! Потом Петр долго мучался: кто предал его? Кто настрочил донос, о котором уклончиво упоминал на допросе генерал Ушаков?..

Маша спала. Пригревшись в кресле, она сама не заметила, как задремала. Бледная рука бессильно свесилась с подлокотника. Петруша поцеловал эту руку с не меньшим благоговением, чем когда-то – пухлую ручку ясноглазой принцессы...

Утром Петруша, прикорнувший в другом кресле, нашел на коленях написанную по-французски записку. «Милый Петр Григорьевич! Я знаю, что на свете нет человека лучше, добрее и благороднее Вас. Что бы ни случилось, я буду всегда помнить об этом. Простите и прощайте». Подписи не было.

Петр встал, в волнении прошелся взад-вперед, ероша длинные светлые волосы, а потом решительно вышел из комнаты…

Гриша ходил по дому гоголем. Он больше не был конюхом, став при барине чем-то вроде камердинера, а по сути проводил жизнь бездельную. Ключница Таисья терпеть не могла барского любимца, и, столкнувшись с ним в это утро, с явной радостью выпалила: