Легкая поступь железного века

- Батюшка покойный, Царствие ему Небесное, хотел видеть ее дочерью. Подруга детских дней золотых! Я всегда братски любил ее. Помню, как носились мы по окрестностям вашего Горелова, играя в разбойников, дрались порой, отчего батюшка мой щедро потчевал меня подзатыльниками. Наташа была тогда тоненькой прехорошенькой девочкой и сущим сорванцом. Я рос с мыслью о том, что она – моя невеста, нас предназначили друг другу покойные родители, я привык к сей мысли и не представлял, что может быть иначе. А теперь случилось... случилось то, что разбило все. Участь Натальина иной быть должна! Муж на руках ее должен носить всю жизнь, от любви сгорая... А я... Неужели ты думаешь, что она пошла бы за меня сейчас, после слов-то моих?

- Нет, - помрачнел Александр. - Не пошла бы.

- То-то и оно. Такова уж, видать, Божья воля.

- Божья воля! На крепостной жениться! А до Сибири он тебя не доведет, соперничек твой? Не смотри, что ты у Царицы в чести. Обвести так могут...

- Мне все равно! Я покоя не знаю. Сны сняться один другого тяжелее. И понимаю я теперь, что никого до Машеньки не любил.

Александр развел руками - что, мол, с тобой поделаешь.

- Прости меня, Саша, - вздохнул Белозеров. - Я с тобою, с братом Наташиным, и заговаривать должен стыдиться. Но кроме тебя нет у меня друзей. Ты мне брата роднее. Ни о чем у тебя не прошу, не смею. Выслушал, за это одно спаси тебя Бог.

- Да брось, зачем эти речи? Я, конечно, помогу. С Наташей поговорю. Жаль мне ее, сердце кровью обливается! Ты знаешь, она порох, но – благородная. Пощечину тебе залепила, а завтра первой вызовется помогать. Ничего, Бог поможет, успокоится сестрица, другого найдет. Возле нее целый рой вьется – выбор богатый. Прости, но признаюсь, что и у меня большие сомнения касательно вашего брака были, почему – сказать не могу.

Александр встал, прошелся по комнате. Потягиваясь, запустил пальцы в густые, коротко стриженные темные кудри. Потом резко одернул дорогие кружева белоснежной рубашки тончайшего полотна.

- Да, брат, задача! Здесь одной дипломатии мало будет.

- А разве ж дипломат, Саша, только головой работать должен?

- Нет, - расхохотался Александр, - сия служба самая непредсказуемая! Ладно. Я так мыслю: времени терять нельзя...

Его речь прервал стук в дверь.

- Кто еще? - раздраженно воскликнул Петруша.

- Барин, не прогневайтесь, что помешал, - прошамкал старый дворецкий Фома, - тут дело такое...

- Не тяни!

- Купец проезжий велел цидулку передать, а я говорю: «Несумненно будет барину вручено в собственные ручки», а он вцепился в меня как клещ: «Передай да передай немедля!» Мне, грит, за то деньги плочены, чтоб немедля, ежели барин дома окажется. Ты, грит, скажи, что, мол, из Любимовки..

- Что?! Да что ж ты тянешь, старый хрыч! Давай сюда письмо.

- Вот оно, батюшка, не извольте гневаться...

- Иди, спасибо. Да стой. Вот возьми, выдай купцу, коли ждет.

- Ждет, батюшка, ждет.

- Стой! А это тебе - на водку.

Не слушая благодарностей Фомы, Петр почти вытолкал его за дверь и жадно впился глазами в строчки. Почерк был корявый, незнакомый и нетвердый. Прочитав, ахнул.

- Так и есть, Саша! - вскрикнул он. - Обманул меня негодяй! Никуда ее не увезли, лишь вид сделали для обманки, а как уехал я, назад воротили. Антипка пишет, приезжай, мол, беда... Какая, что? Сашка! А она-то...

Он упал на стул и в отчаянии закрыл лицо руками. Александр дружески обнял его за плечи.

- Не убивайся. Мы ее спасем! Думать тут уже нечего. И некогда. Выкрадем! Спрячешь где-нибудь у себя, а потом кинемся в ноги Государыне... Так где, говоришь ты, эта Любимовка?

- Да рядом с Бахрушинским именьем, я ж тебе рассказывал, по пути из Москвы во Владимир.

- Верно, и я подумал еще – ишь как, и Горелово наше ведь под Владимиром, неподалеку. Так там и спрячем, в моем доме!

Александр взял со стула камзол, который скинул из-за стоящей в комнате летней духоты – от камзола исходил тонкий запах духов, долго потом оправлялся перед зеркалом...

Карета ждала у подъезда.

- Что, соскучился уже? – небрежно бросил Вельяминов кучеру. – Гони теперь во весь опор. К вице-канцлеру!