Легкая поступь железного века

Поднял его отец Сергий, усадил с собой, принялся утешать.

- Что же делать-то, Митенька? Лютая напасть – такая хвороба сердечная!

- Ох! Лютее нет! Кабы в Господа не верил... руки б на себя наложил...

Отец Сергий аж рот ему ладонью прикрыл, перекрестил юношу.

- Что ты! Что ты! Молчи. В мыслях сего и в шутку держать не смей, не то, что на язык пускать!

- Да я-то что... конечно...

- Смирись, милый. Все перемелется. А что делать тебе? Мне сын, когда вот приезжал, жаловался... Он тоже священник, в Новгороде. Помощник ему нужен, тяжело одному. Вот я и думаю, кто лучше тебя на сие дело подойдет.

- Батюшка! Вы меня благословляете?

- Благословляю, чадо. И на то благословляю, чтоб к храму попривыкнув, и к жизни сына моего приглядевшись, и сам ты в пастыри готовился.

- Батюшка!

Отец Сергий вновь перекрестил Митеньку.

- Поезжай в Новгород. А там как Господь изволит...

Едва Павел Дмитриевич увидел Машу, сразу понял: она знает все. Молча смотрел на нее, она – на него. Под пристальным, глубоким взглядом темно-карих глаз столь на них похожие девичьи очи стали медленно наполняться слезами. Но сдержалась княжна Мстиславская, не заплакала. Павел взял тоненькую руку, нежно и трепетно поднес к губам – странное чувство, очень странное – женскую руку без страсти целовать, с иной любовью. Никогда, ни к кому не испытывал Павел Дмитриевич отцовской любви, да и нынче не мог бы сказать, что полностью открыл в себе эту любовь. Просто не чужой была ему стоящая перед ним девушка – это познавал он не умом, но душой, и с каждой минутой все больше нежности и сострадания рождалось к дочери в его сердце. Маша все поняла. Сиротская жажда родителей сотворяет душу чувствительной ко всему, что покажется ей схожем с отеческой любовью, и все это она готова принять без рассуждений. Девушка осторожно коснулась мягких волос отца, тихо погладила его по щеке...

Тем временем Наталья Вельяминова и Петр Белозеров сидели в соседней комнате на широком кривоногом диванчике, изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Наталья, напряженная, тщетно придавала лицу непроницаемо-равнодушное выражение. Петруша по-доброму усмехнулся:

- Уж не ревнуешь ли отца к дочери, Натальюшка?

Девушка ответила негодующим взглядом. Под рукой ее очутился синий веер, она жадно схватила его, обмахнулась несколько раз и бросила в угол дивана.

- Ведь она, похоже, падчерица твоя будущая... – продолжал Белозеров. - Вот судьба! Так откуда ж взялся он, князь твой распрекрасный? Где ж раньше был?

- Ах, Петруша, сделай милость, помолчи, - бросила ему Наталья.

Помолчали вместе.

- Не нравится мне все это, - вздохнул Петр. Молчать ему сейчас явно не хотелось.

- Что не нравится?

- Да все, Натальюшка. Машенька сама не своя была все эти дни. Ей роль твоей сестры двоюродной уже невмоготу, а тут еще батюшка родной объявился...

- Они поладят, - но по голосу Натальи ясно было, что она в этом не вовсе уверена. Скорее напротив, и бедный веер вновь стал жертвой этой неуверенности – теперь девушка, протянув к нему руку, принялась безжалостно трепать изящную вещицу. Волновалась она не менее Петруши, не за Машу, конечно, – за возлюбленного князя своего. Но у Петра не было ее сомнений.

- Машенька поладит с кем угодно. Я о другом. Теперь он ее княжной сделать решил законной...

- Чем же плохо сие? Да и не важно, все одно она скоро Белозеровой будет...

- Не плохо... - Петруша совсем запутался в своих чувствах, и по старинке взъерошил свои длинные светлые волосы, как делал, бывало, мальчишкой, когда волновался.

- Да не отнимет он ее у тебя, - поняла его тревогу Наталья.

- Нет. Ее у меня теперь никто не отнимет. Зачем только спрашивал он меня нынче с таким подозрением о дядьке моем, Бахрушине?

- Есть у него на то причины.

- Да. Сплошь загадки… Тревожно у меня на душе что-то, Наташа. Машенька мне свою тяготу передала.

- Не тревожься. И грустить сейчас – грех, не грустить, но Бога благодарить надобно.

Вошел Мстиславский.

- Она ушла к себе, - сказал про Машу.

- Бедная моя... – одними губами вымолвил Петруша.

Павел присел между ними.

- Счастлив познакомиться с вами вновь, Петр Григорьевич, как с будущим супругом дочери моей.

Петруша хотел что-то ответить, но нахмурился и промолчал.

- Понимаю ваши чувства ко мне, - продолжал Мстиславский. – Столько лет невесть где пропадал, и вот объявился, и ныне словно власть какую-то над любезной вашему сердцу девушкой приобретаю. Что же сказать-то мне вам?

- Да нет, Павел Дмитриевич, говорить ничего не надобно... Столь замысловатый поворот фортуны, бесспорно, не может не взволновать, однако не нашею волей все свершается.

- Не стоит видеть во мне нечто, с чем необходимо примириться, как с капризом фортуны, друг мой. Несомненно, ваша свадьба – дело решенное, смешно и глупо было бы, если б я замыслил вдруг вам препятствовать. Однако же, не могу не сознаться – меня беспокоит нечто... – Павел замялся.

- Я понял, князь. Вы уже спрашивали меня о дяде моем, Артамоне Васильевиче Бахрушине. Думаю, что вправе в свою очередь полюбопытствовать: вам-то что до него за дело?