Легкий способ завязать с сатанизмом

Выше набережной рядки заброшек. Парамоны, старые купеческие склады, из развалин течет родник, вокруг зелень. Вечно там кто-то плещется, даже зимой. Еще чуть дальше просто какая-то недостройка. Выпив очень много пива, мы зачем-то идем туда ебаться, и это опасно. Бог с ними, со зрителями, дырками в полу, ноголомательной теменью, грязью. Это фигня, дело в другом. Здоровье у Пьеро не особо, и иногда он падает в обморок после оргазма. В постели можно дать водички, приоткрыть окно, поговорить, и уже через полчасика он будет травить анекдоты. Может и не сработать, и тогда только скорая. Мальчик в отключке без штанов в заброшке – как тут объяснишь врачам? Очень безответственно. Зато приятно – жуть.

Набережная заканчивается тупиком, дальше только крутой подъем, чехарда двухэтажных имперских домиков. Их сносят, иногда сначала поджигают, потом сносят. Градозащитники ходят на митинги, но, разумеется, идут нахуй. Город уходит, но пока еще можно сжать его теплую руку, ухватить последний взгляд. Взгляни наверх, разомни шею – на лепнине скалится чертик. Много их тут, чертей!

Ну а нам пора возвращаться, набережная километра три, придется пройтись. В названии улицы, где я снимаю, слышится слово «халтура». Хорошенькая же халтурка – взорвать одиннадцать героев при попытке убить императора! Я этого не принимаю, но понимаю. Как только не придется замарать руки, чтоб в жизни монеткой на дне колодца блеснул хоть какой-то смысл. Герои мертвы, зато теперь есть улица, на которой я ебусь. Не взорви их всех тогда Халтурин, пришлось бы ебстись на Никольской. А императору тому все равно хана, его убили уже через год. Поставили храм в русском стиле. Когда вижу его, хожу кругами и глазею. Вот только Питер так далеко, что едва существует. А Ростов – здесь. Под ногами, в легких, в сердечке. Чертики на фасадах шлют поцелуи из-под виноградной лозы.

Что можно выжать из крохотной студии? Но мы выжимали. Хитра на выдумки голь, надо будет, изловчишься прям на толчке. Общественные места от наших совокуплений спасла пандемия. Мало ли кто там надышит, в примерочных.

А кончилось лето убийственно и внезапно, все больше на съемной квартирке я торчала одна. Умерла мать его не до конца забытой бывшей, доктор, нахватала ковида, девочка позвонила в слезах. Он к ней не вернулся, но шлялся по городу невменяемый, искал свою смерть. Очередное неудачное падение кончилось травматологией, операцией на мениске. По полису не получилось, пришлось платить. С работы я тогда уволилась, дни, проведенные там, оскорбляли мое чувство прекрасного, а это единственное, что у меня есть. Деньги пришлось искать впопыхах, не хватало как раз суммы, которая уходила в месяц на квартиру. Я съехала, последний платеж ушел в счет залога.

Через пару дней после операции мне пришлось уехать далеко и надолго, негаданные дела с наследством. Перед отъездом я просидела в палате пять часов. Ночью Пьеро случайно опрокинул утку на простыню, высохло, воняло. Нога как лягушачья лапка, в зеленке даже ступня. Почему-то сосед по палате лечился от пьянки и то и дело сваливал, возвращался с перегаром. Спирт, моча, больница. Вышла со страшным чувством, с мерзким осенним ветром, с солеными глазами. Еще не конец, но это конец.

* * *

Даже в разгар того слепого от спелости лета, помоечного рая, полноты времен, мне регулярно снились кладбища. Позади пятнадцать лет ночных бдений, хождений, брожений. Меня поочередно заносит на два самых крупных кладбища Ростова. Половина снов, которые я вообще помню, о них.

Братское больше раз в десять, чем на самом деле. Огромный лесопарк со старинной церковью, надгробия причудливы и артистичны. Эти сны дышат зеленью и тенью, счастливые и спокойные прогулки. Очередная аллея ведет к мраморному ангелу, склеп за ним величественен и вальяжен. В настоящем склепе вот уже много лет живут и столуются бомжи. Как-то зимним вечером один из них выбежал мне навстречу. В свете молодой луны колыхалось его дряблое белое сало, рот шипел: «Потрогай его, потрогай». Я рассмеялась и прибавила ходу. Хорошо было встретиться с настоящим после целого дня офисной туфты. Даже если это настоящее – бесполезный старческий хрен бомжа.

Но во сне Братское – приют в вечном покое. Там всегда пусто, разве что статист какой промелькнет, ну и пусть себе. Не знаю только, почему я никогда не была в церкви. Кажется, там всегда закрыто. Благо и так есть чем заняться: ходи, дыши, смотри. Часть настоящего Братского кладбища закатали в асфальт Советы, сейчас там промзона и стадион. Возможно, я просто вижу во сне его подлинные границы.

У Северного два лика. Один из них – нечисть и ужас. Начинается все с нехорошего чувства. Отступает город, с мерным гудением подкрадываются могилы. Оттенки выцветают, с ветром вздымается красная пыль, клубится у самой земли. Из пыльного сердца тянутся костлявые пальцы, сжимают лодыжку, мертвая хватка. Пыль будет держать, пыль будет тащить, пыль будет пытаться сделать тебя пылью. Это кончится, только если сумеешь проснуться.