Легкое пламя. Триллер для двоих

Кирилл отнесся к событиям неожиданно и по-мужски. Благо, событий за последний год было – немало. К чести его следует сказать, что он был первым, кто осознал, что Виктория не погибла сама по себе, Танечкин сын был украден – неспроста, и что каждый в его семье должен как-то нести за это все – ответственность. Поскольку представителем его семьи был пока все-таки только он сам, Кирилл и понес эту ответственность с должным терпением и достоинством. Его внимание к похоронам, дотошный подбор бумаг, поиски пропавшего мальчика, искренний ужас от всего того, что произошло, были настолько им прочувствованы, что Машу это действительно удивило и впервые по-настоящему – тронуло. После убийства Виктории он подписал необходимые документы и в короткий срок уладил все формальности в суде. Серьезности, с которой он выступал в присутственных местах на разных этапах оформления дела, сопутствовало чувство семейного долга и даже чести, которые, как казалось теперь Маше, поколениями взращиваются семейными устоями в ожидании, что когда-нибудь эти впотьмах брошенные сто лет назад семена-посевы все-таки в какой-то важный момент дадут нежданные, но удивительные всходы. Через полгода Кирилл стал писателем. За короткий срок изучил, обсудил, а заодно и обругал все то, что с ним происходило за все годы жизни, почувствовав, наконец, облегчение. Маша хорошо понимала, что ненависть, изредка проявляющая теперь в его желании говорить правду по разным поводам, была вовсе не талантом, злостью или честностью, но была продиктована и заложена собственной семьей. Как будто любви ему не хватило с пеленок, или она была отнята у него так страшно и жестоко, почти полностью. Отданная ему, с таким избытком и сполна, да еще и так рьяно, по негласному закону жизни, она вдруг исчезла, испарилась, забыла о нем, перекочевала к кому-то другому, да еще и – навсегда. Могла ли Маша оставить его, зная, как ему тяжело и чего он, собственно, лишился?

* * *

Маше казалось, что Славку она как бы встретила почти в то же самое время, когда не стало Виктории. Ужас от происшедшего был связан с полным, окончательным крахом всего того, что Машу связывало с прошлым, особенно с детством, особенно – с любовью. Они ехали с Кириллом на пароме в Швецию, чтобы как-то сгладить то ощущение подавленности, которое, как казалось, просто преследовало профессорскую семью, даже если ее представители не находились рядом или их не было в живых. На «Silver line» народу было много. Маша вспомнила, как когда-то отплясывала там под оркестр всю ночь. А теперь они просто побросали свои вещи в каюте, поднялись на лифте и вышли на палубу. Маша сразу заметила его. Белобрысый и совсем пьяный, он подошел к стойке и попросил рому. Была в нем все та же юношеская романтика – обязательно рому, как капитан Флинт. Кирилл не узнал его и спокойно заказывал еду в уютном китайском ресторане. Маша вся – рухнула. Одним махом. Ее любовь неловко облокотилась о стойку – полусидела рядом, в двух шагах от нее. Маша скользнула глазом по его правой руке. Кольцо на пальце. Из сумки – коробка с детской игрушкой. Значит, ребенок. Или показалось?

Маша вспомнила, как когда-то на даче проснулась рано утром, и кто-то стучал в окно. Она тогда слегка пошевелилась и увидела, как сквозь солнечные лучи его синюю спортивную куртку. Он тарабанил по стеклу и показывал какие-то смешные, до ужаса смешные рисунки, которые сам накануне раскрасил.

– Ты доплываешь сегодня до самого дальнего берега?

– Доплыву.

Маша отчетливо видела, как он плыл, и было бесконечно хорошо от этого яркого июльского обжигающего солнца и мурашек по всему телу. Он и сейчас был похож на мальчишку. Так странно похож. Не подошел к Маше, отвернулся, ждал, что будет.

– Доллары взяла? – голос Кирилл разбудил ее. Маша пошарила в сумке.

– Слушай, пойдем в каюту, а?

– Почему?

– Пойдем!

Кирилл грузно поднялся, они вышли из ресторана и спустились на лифте на третью палубу. Машу пошатывало. Он долго перебирал вещи, а потом резко повернулся к ней:

– Принесу поесть чего-нибудь, ладно?

Маше вдруг снова стало его ужасно жалко. Как будто вся его жизнь, жена, смерть отца и матери, девушка Танечка, странное убийство тети, все это как в один комок-клубок собралось и теперь точило, вливало ядовитое снадобье, которое нашли в египетских пирамидах при вскрытии, и которое потом поубивало каждого, кто осмелился тронуть гробницы. «И меня тоже!» – хотелось ей сказать, но она промолчала.

– Тогда я буду писать, – сказал он, как было всегда, когда у Кирилла было плохое настроение. Писательство в то время стало его главной тайной, важным хобби, единственной отдушиной.

– Пиши ради бога, кто тебя неволит, – спокойно сказала Маша, а сама вдруг почувствовала, что ей – все равно. Смятая рубашка Кирилла всегда раздражала ее, ведь это означало, что она сама ее плохо отгладила. Теперь казалось, что она ему даже шла, как будто чувства притупились, и ни одного, фиксирующего любые оплошности ее собственного поведения, не осталось вовсе.