Легкой жизни мне не обещали

– Не о чем было говорить, – я расстегнула куртку, но снимать не стала – в кабинете было прохладно. Мать Векшина тоже сидела в пальто, а у Володи под пиджаком был толстый темный свитер. – Я приходила в магазин приколов, хотела узнать, не отоваривался ли там кто-нибудь из фирмы «Апрель». Помнишь, там директора, Гордеева, сначала шутками дурацкими изводили. Показала коллективную фотографию, но Евгения Константиновна никого не опознала.

– А-а, понятно, – Володя посмотрел на Попову, на меня, снова на нее, и махнул рукой. – Ну ладно. Ты садись, послушай, что госпожа Попова рассказывает. Евгения Константиновна, пожалуйста.

Я послушно присела, а мать Николая Векшина, не менее послушно и, явно не в первый раз, начала свой рассказ.

– Сын у меня пропал, Коля. Он три месяца назад освободился. Шесть лет назад его посадили, за грабеж, а осенью освободили, досрочно. Коля не хотел больше… не хотел ничего такого. Он ведь тогда мальчишка еще был, глупый совсем. Это его приятель подбил, Максим. Тот с детства около шпаны терся. – она судорожно вздохнула и быстро провела ладонью по щеке, словно убирая слезу. А я посмотрела на Володю, вопросительно подняв брови. «Максим»? Володя кивнул, и я снова перевела взгляд на Евгению Константиновну. «Максим». Оч-чень интересно.

– А мой Коля, он хороший, только слабохарактерный. Нельзя ему было с Максимом… Мне Коля все рассказал. Не тогда, тогда он молчал. А вот вернулся и рассказал. Этот грабеж Максим затеял. И Кольку он взял, чтобы было на кого свалить. Если бы Коля тогда, на суде рассказал все как было, то Максим бы тоже сел. А Коля промолчал. Максим обещал ему, что деньги сбережет, что все до копеечки, отдаст, когда Коля выйдет. А на самом деле… Коля ведь работать хотел, нормально жить… меня жалел. А только ему на работу устроиться, сами знаете… Он, конечно, на все согласен был, и грузчиком, и землю копать… но сколько же можно так? Без оформления, значит, и платили ему, как хозяину в голову взбредет. Вот Коля и пошел к Максиму, стал про свою долю спрашивать.

Она снова провела ладонью по щеке. Не плакала, говорила ровным, монотонным голосом, только время от времени стирала пальцами несуществующие слезы.

– А Максим, гаденыш, все только обещал. Да обманывал он, захапал себе Колины деньги и не хотел отдавать.

– Положим, эти деньги принадлежали не вашему сыну, – мягко заметил Володя. – Деньги принадлежали потерпевшему.

– Коля за них отсидел! – Евгения Константиновна обожгла его злым взглядом. – Шесть лет в колонии, что, мало будет? А Максиму все даром досталось! Он обязан был Колину долю отдать!

Попова устремила на меня требовательный взгляд. Я оказалась в несколько сложном положении. Поддержать ее я не могла, я была совершенно согласна с мнением Володи (хотя с моей точки зрения, высказывать его именно сейчас, было крайне неуместно), а сказать, что деньги, добытые преступным путем, нельзя считать честно заработанными, даже если преступник понес заслуженное наказание… это было еще менее уместно. Поэтому я придала своей физиономии выражение сочувственного, серьезно-доброжелательного внимания. К счастью, Евгении Константиновне и этого хватило, в моем одобрении она не нуждалась.

– Обязан! А он крутить начал. Я Коле говорила: плюнь, отступись! А то втянет он тебя в новую беду. Но Коля уперся, обидно ему стало. Он Максиму пригрозил – сказал, что если тот деньги добром не отдаст, то его заставят. Дескать, есть у него теперь друзья, которые долги с мясом вырывают. Максим заюлил сразу: зачем нам это, да мы с тобой сами разберемся… работу какую-то пообещал, даже денег малую часть отдал. А я ведь как чувствовала, поверите, ночей не спала! И вот она, беда – пропал мой сыночек. Шесть дней уже дома не появлялся. А вчера я письмо в ящике нашла. От Коли. И он пишет, что так устроил… – Евгения Константиновна всхлипнула, – что если жив не будет, то я это письмо получу. И чтобы я тогда в милицию… он там все написал про Максима, всю правду. А потом ваши приехали. И если Коля действительно… если его Максим взорвал… я хочу, чтобы его расстреляли.

– У нас в стране мораторий на смертную казнь, – снова, совершенно не вовремя, выступил Володя. – Максимум – пожизненное заключение.

– А я хочу его расстрелять, – от ее, внезапно севшего голоса, у меня мурашки по коже побежали. – Если Коля не жив, и этот подлец жить не должен.

– Но может это не Максим, – быстро вмешалась я, – На него ведь ничего не указывает. Никаких доказательств.

– А вы найдите! Я к вам затем и пришла, чтобы вы доказательства нашли! И Колины записи принесла. Что вам, Колиного слова мало?

Володя, слава Богу, промолчал.

– Так что? Будете Максима ловить?

– Сделаем все возможное, – Стрешнев прижал руку к сердцу, но того, что Максим уже больше суток под арестом, говорить не стал.

Мать Векшина долго, не меньше минуты, сверлила его подозрительным взглядом, потом встала:

– Хорошо. Он хитрый, его трудно будет поймать. Ищите. А я буду к вам заходить, – она повернулась и пошла к дверям.

– Подождите, – остановил ее Володя. – Я вам пропуск отмечу, давайте сюда.