Легкомыслие

Была и еще одна причина ревности. Она тоже была из нашего театра. Странное дело, что ревновала я не к жене, а к ней. Женщина прямолинейная и как будто грубая, из-за этого казалась мне еще более опасной. Я даже пыталась с ней это обсудить. На что получила: – Ты с ума сошла, убери из своей головы эту ерунду. И вот еще что: убери с лица весь этот душевный срач. А то на тебе лица нет. Тени, помада, грим, крем – все что угодно есть, а лица нет. После этого тема была исчерпана. Страсти засохли сами по себе. А мы стали подругами. Хотя какая может быть дружба между женщинами. Никакая. Как бы ты ее ни водил, куда бы ты ее ни водил. – Я вижу. Иногда ты меня ненавидишь.

– Иногда – это и есть любовь.

Психо 25

– Никогда не понимал, что вас тянет с утра в театр, лицедействовать.

– Желание прожить еще чьей-то жизнью, репетируешь ночью.

– А что вас толкает каждый день писать?

– Мысли. Будто подземные толчки. Хочется агонизировать. Бумага прекрасно горит.

– Вы влюблены в бумагу, я – в театр. Влюбленные, как малые дети, пробуют все на вкус. Влюбляясь, ты начинаешь проживать не свою жизнь, а своего избранника. Помните, как в той пьесе: – Вы хорошо смотритесь вместе.

– Просто мы смотримся друг в друга. Если любовь взаимная, ты живешь его, он – твоей. Так происходит до тех пор, пока вы не договоритесь вернуть друг другу свои жизни, можно жить спокойно дальше.

Голос Саши был неутомимо пропитан весной, которая проникала во все полости слуха, стоило только ей развести губы. В одном ее полушарии жила весна, в другом – зима, в одном театр, в другом – бессонница. В одном полушарии – порядок, в другом – бардак. Порядок призывал к порядочности. Бардак ни к чему не призывал. Он царил, он лежал так, как было удобно человеку, то, что для одного бардак, для другого – полная гармония. Других в ее жизни хватало. Она не страдала филантропией, но оставляла впечатление глубоко человечного существа. Вся ее человечность заключалась в том, что она не лезла ни к кому со своим любопытством. В одном полушарии – день, в другом – ночь.

В спальне моих воспоминаний, где Герман рассматривал ночь, сначала перевернулась одна, потом другая, одна жена, другая дочь, в новостях переворот в одной из восточных стран, по сути попытка поменять в ночи позу не удалась, поэтому и дальше ее будут иметь, как имели и раньше… пусть имеют, лишь бы чай поставляли, как и раньше. В блесках других новостей две мои девочки спят. Я нет. Будто их охраняю в одной позе, боясь повернуться, чтобы не разбудить. Потому что проснувшись, маленькая будет плакать, большая сначала на нее, потом на меня, затем пенять на жизнь, которая ее достала. К утру позвоночник, шея и плечи мои затекали в одну чугунную форму, образуя одно целое, будто заливаясь бронзой усталости в один крест, который я вынужден был тащить на спине на свой олимп, чтобы установить в конце концов там, где ясно осознаешь, что не ты один такой олимпиец, что многие используют допинг: кто связи, кто наручники, чтобы призовые получать было проще, главное – не забыть об откатах, о тех, кто помог тебе этот олимп покорить.

Любо 12,5

– Ну, разве не хотелось тебе любви в браке?

– Эх, немного не ту женщину ты спросил об этом. Ответ мой будет ступенчатый, даже пятиступенчатый.

– Как у любой нормальной тачки.

– Тронулась я с первой. Тронулась и сразу же вышла замуж еще молодой. Бог меня миловал от любовного рода трагедий, но аварии случались. И если женщины рассказывают о своей верности, что преследует их на протяжении тридцати лет отношений, то… не верь. Всякое в жизни практически каждой женщины бывало, либо такая фемина, с которой ничего потустороннего не приключается, никому не нужна, включая собственного мужа.