Лейтенант

Жаль, Гардинер уехал. Его отсутствие было подобно обжигающему холоду. Лишь его совету Рук мог доверять. Что бы он сказал?

Он вспомнил, как хмуро Гардинер согласился, что все они – преданные подданные Короны. С тех пор он ни разу не заводил речи о «самом отвратительном приказе, что ему когда-либо доводилось исполнять».

Гардинер растолковал бы ему последствия отказа. Именно это Рук сделал для него: напомнил, что человеческий долг и долг перед Его Величеством часто идут вразрез.

Рассуждать с Гардинером о долге было легко. Теперь же Рук понял, что тому это наверняка показалось пустословием. Вот бы сказать ему: «Прости, друг. Я говорил необдуманно».

До сих пор Рук позволял своей жизни идти на поводу у обстоятельств, условий, нужд. Никогда еще ему не случалось голыми руками ухватить самую суть жизни и придать ей иную форму. Никогда прежде он не спрашивал себя: «Что я делаю?»

Доводы Силка казались неопровержимыми: поход обречен на провал, а значит, нет и причин отказываться. Но если губернатор решил всего-навсего разыграть театральное представление в целях устрашения, как же тогда он собирается напугать туземцев, чем пригрозить им, если это великолепное шествие не встретит на своем пути ни одного местного, потому что все они будут посмеиваться, наблюдая из-за кустов?

– Видишь ли, эти доводы ошибочны.

Рук опешил, осознав, что произнес это вслух.

И все-таки главное отрицать нельзя: поход обречен на провал. Надеялся ли губернатор поймать шестерых туземцев или нет, и хотел ли того же самого Силк, Рук почти не сомневался: никого не схватят.

Почти.

– А впрочем, почему нет, – вслух сказал он. Теперь он понял, как человек привыкает разговаривать с самим собой. Это помогает прояснить мысли, услышать слова, сказанные вслух, будто их произносит понимающий собеседник, который знает тебя не хуже тебя самого.

– Я мог бы согласиться.

* * *

Рук пошел бы искать Варунгина или Бойнбара, но тогда ему пришлось бы признать, что он отдает себе отчет в своих действиях. Вместо этого он отправился в поселение, будто у него было срочное дело. Он глядел под ноги, стараясь не оступиться, и думал только о том, как сделать следующий шаг, а за ним еще один.

Он доверился судьбе, и она преподнесла ему встречу с мальчиком Бонедой – тот сидел на камне у тропы. Он явно не ждал Рука, но, увидев его, не удивился. Он вытянул вперед руку, в которой что-то сжимал – толстую ящерицу, еще живую. Чередой слов и жестов, из которых Рук понял лишь часть, Бонеда дал понять: «Я поймал ее вон там, она бежала очень быстро, сейчас я ее съем, будет очень вкусно».

Когда местные улыбались, их глаза поблескивали из-под тяжелых бровей, так что казалось, будто улыбка рождается где-то внутри, а не только лишь на лице.

– Я хочу увидеть Тагаран.

Вышло очень прямолинейно, но говорить нужно было четно и ясно, а Рук больше полагался на английский Бонеды, нежели на собственное владение языком кадигал.

– Она придет ко мне? Придет ко мне в хижину? Можешь сказать ей, что камара хочет ее увидеть?

Бонеда произнес что-то, чего Рук не разобрал, махнул палкой куда-то на запад и побежал по камням наверх, в направлении кряжа.

Понял ли он? Этого Рук не знал. Он повернул назад и пошел к хижине.

Вернувшись, он развел огонь – всего несколько дымящихся хворостин. Так он пытался сказать: «Я дома и рад гостям».

Потом лег на кровать, подложил руки под голову и невидящим взглядом уставился на изнанку кровли.

Он не уснул, но лежал, будто оцепенев, и тут на пороге возникла чья-то тень. Там, замешкавшись, стояла Тагаран. Рук опустил ноги на пол и сел на край кровати. Она пришла одна. Раньше она никогда не приходила одна.

Войдя в хижину, Тагаран села за стол и стала водить пальцем по деревянной столешнице. Ждала, когда он заговорит. А он ждал чуда, которое избавило бы его от той ноши, что повисла на нем, словно длинный тяжелый плащ.

Рук поднялся и сел за стол напротив нее.

– Почему? – спросил он на английском. – Почему черные люди ранили белого человека?

Она подняла на него опасливый взгляд.

– Гулара, – всего одно слово. Разозлились.

– Миньин гулара эора? – спросил Рук. Почему черные люди разозлились?

Он и сам знал ответ, но ему нужны были слова. То, к чему они привыкли, – вопрос-ответ.

– Иньам нгалави уайт мэн. Потому что белые люди поселились здесь.

Быть может, и ей это нужно, подумал Рук: ты мне – я тебе, слово в ответ на слово.

Она погладила свою руку, от запястья до локтя, будто замерзла. Рук заметил ряд розовых точек на месте ссадины, которую оставил ей «человек с „Шарлотты“».

Тагаран вновь опустила глаза. Рук не видел ее лица, только волосы и кончик носа.

– Тьерун кадигал, – проговорила она, не поднимая головы. Кадигал напуганы.

Она водила пальцами по столешнице из красного дерева, словно хотела стереть верхний слой и посмотреть, что под ним.

– Мушкет, – начал Рук. – Помнишь? Ты попросила – ты хотела – научиться. Стрелять из него. Заряжать его и стрелять.

Она все терла полированное дерево, но Рук знал, что она слушает.