Читаем Лейтенант полностью

Внизу, в Сиднейской бухте, ждала «Горгона», чтобы забрать его в Англию. Ему не повезло: долгожданные корабли прибыли вскоре после его разговора с губернатором. «Вы наверняка понимаете, что не в моей власти отдать вас под трибунал, – процедил его превосходительство дрожащим от ярости голосом. – Но вас отправят на родину при первой же возможности, лейтенант, и там вы столкнетесь с последствиями своих действий».

Когда-то Рук думал, что проведет в Новом Южном Уэльсе остаток своих дней, но «первая возможность» представилась уже через месяц.

Дул приятный ветерок, воды бухты бились о скалистое подножие мыса. Он знал, что, как только рассветет, «Горгону» станут готовить к отплытию. В этот раз никакой хронометр подводить не требовалось, и по окончании плавания его ждало не прибытие на новые земли, а лишь скрытые неизвестностью годы оставшейся жизни.

Он встал и вышел из хижины. Отыскал на небе Бетельгейзе, а рядом, как и всегда, белый огонек Ригеля.

Они пребывают на этом месте с начала времен, каким бы оно ни было, это начало. И будут там, когда от сгустка материи по имени Дэниел Рук не останется даже имени на забытой могильной плите и когда сама эта плита помаленьку раскрошится. И тогда Бетельгейзе и Ригель продолжат все так же путешествовать вместе по ночному нему.

Он разжег огонь, в последний раз заварил себе сладкий чай. Варрабурра. Потом вынес наружу стул и сел, прислонившись спиной к стене, как делал многократно, чтобы в последний раз встретить восход солнца. Он глубоко и тяжело вздыхал, чувствуя на сердце холодок. По голубому небу, между верхушками деревьев, пролетела, хлопая крыльями, птица – белый попугай, и его оперение блеснуло роскошной позолотой в первых лучах восходящего солнца.

* * *

В полдень «Горгона» отчалила, и в блоках, натягивая паруса, затрещали и заскулили снасти. Рук стоял на корме, глядя на тот мыс, что местные именовали Тарра, – он хотел назвать его в честь доктора Викери, но другие, похоже, окончательно и бесповоротно окрестили его собственным именем.

Он разглядел крышу своей хижины и храбрый маленький вигвам обсерватории. На самом краю мыса, на скалах под хижиной он увидел нескольких туземцев. Среди них он с трудом различил очертания Тагаран.

Она пришла к нему утром – правда, в этот раз не спешила вниз по скалистому склону, как обычно. Они почти не разговаривали. Говорить было не о чем. Но пока Рук застегивал сумку, защелкивал замки на сундуке и ждал, когда моряки придут забрать его вещи на корабль, Тагаран присела на корточки у его скромного очага. Она поднесла руки к огню – так близко, что Рук испугался, как бы она не обожгла ладони, потом подошла и села рядом с ним на сундук.

Как и в тот раз, она взяла его за руки и стала сжимать и гладить его ладони, согревая их. Он закрыл глаза. Его кожа переняла ее тепло, и он уже не понимал, где чья.

Когда пришли за сундуком, они с Тагаран посмотрели друг на друга и отвели глаза. Он пошел вслед за матросами по скалам, вдоль кряжа. Наверху он не оглянулся. Крепко сжав руку в кулак, чтобы сохранить оставленное ею тепло, он шел вперед, вниз по склону холма, по тропе, туда, где ждали лодки.

Но теперь, стоя на корме набиравшего ход корабля, он увидел ее на самом краю мыса. Она стояла на скале, с которой он однажды увидел, как мужчина проткнул острогой рыбину и сунул ее за повязанную вокруг бедер веревку. Тагаран подошла так близко к воде, что волны с каждым вздохом омывали ей ноги. Рук невольно улыбнулся: она стояла настолько близко к «Горгоне», насколько могла подойти, оставаясь на суше.

Ветер надувал паруса, и «Горгона» все быстрее скользила вдоль бухты. Он помахал, и Тагаран тут же принялась широко размахивать рукой в ответ. Поверх водной шири между ними протянулась длинная нить – она разматывалась, становясь все длиннее, пока фигуры на берегу мало-помалу уменьшались.

Вскоре очертания Тагаран потерялись на фоне скал, скалы слились с мысом, а мыс превратился в далекое пятно на горизонте. Отсюда Тагаран было не разглядеть, но она присутствовала во всем, что он видел, словно самая бледная, самая далекая звезда, неизменно посылающая ему свой свет сквозь просторы Вселенной.

<p>От автора</p>

Эта книга – плод художественного вымысла, вдохновленного реальными событиями.

Вкратце они сводятся к следующему: в 1788 году с Первым флотом, доставившим заключенных, в Австралию прибыл молодой лейтенант Уильям Доуз. Номинально числясь военным, он весьма неплохо разбирался в астрономии, математике и языках. Он оставил наиболее подробные заметки о наречии коренного народа Сиднея из тех, что есть в нашем распоряжении. Они содержат не только списки слов и рассуждения о грамматической структуре языка, но также записи его разговоров с местными жителями, в частности с девочкой по имени Патьегаранг. Между строк в описаниях их бесед угадывается дружба, полная взаимного уважения и симпатии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза