Лейтенант

Он лежал неподвижно, едва дыша. Наслаждался кратким мигом блаженства, когда он сознавал лишь собственное существование. Смаковал его. Потом боль вернулась – голова гудела, за глазными яблоками кололо, ныли плечи, спина, ноги. Он пытался усилием воли заставить время течь быстрее, желая либо поскорее умереть, либо выздороветь.

За окном на ветвях гуавы щебетали попугаи. Еще один день в этой кровати, в скуке и духоте.

Оторванная занавеска так и болталась на окне, обнажив кусок подкладки, с тех самых пор, как он заболел. Эти сломанные кольца, этот повисший язычок ткани были знакомы ему до тошноты. День за днем, лежа на кровати, он представлял себе, как зашивает эту занавеску, прикрепляет обратно кольца, возвращает ей красивый и опрятный вид. Но только мысленно. Уже не одну неделю ему хватало сил лишь на что, чтобы приподняться с постели, добрести до комода и снова забраться под одеяло.

А вон и другие старые знакомые: пятна плесени на потолке и трещины в плитке на полу, напоминающие очертания Франции. Его неугомонный ум то и дело рисовал ведро с мыльной водой и щетку для мытья полов. В трещины набилась грязь, а терракотовая плитка потускнела. Он с любопытством – по крайней мере, первую сотню раз – отмечал, что грязь выявила небольшую, незаметную без того неровность. Пыль преспокойно скапливалась там, где уголок одной плитки лежал чуть ниже соседней. Ну а там, где краешек плитки был чуть приподнят, подошвы дочиста ее отполировали. Этот способ подойдет, если нужно получить идеально ровную поверхность – скажем, для какого-нибудь эксперимента с движением металлических шаров. Надо запомнить, что можно использовать грязь, на случай если когда-нибудь ему понадобится такая безупречная плоскость.

Пожалуй, это добрый знак, что он все еще способен так стройно и логично размышлять.

Служанка, Генриетта, к нему добра. Вот только теперь, когда приходится за ним ухаживать, дел у нее по горло. Еще до того, как он заболел, она оставалась только из чувства долга. Уже больше года ему нечем ей платить.

– Вы столько для нас сделали, – повторяла она, стоило ему начать извиняться. – И для меня, и для всех нас.

Это она о рабах, конечно. Им он посвятил свою жизнь.

А впрочем, это чересчур патетично. Ему еще не исполнилось тридцати, когда он решил посвятить им свою жизнь. А теперь ему семьдесят четыре, и он лежит здесь, в этой духоте. Выходит, две трети жизни или около того.

Двадцать две тридцать седьмых, если быть точным. Он задумался, насколько серьезно он должен заболеть, чтобы его покинули числа, это вечное стремление к точности.

Итак, положим, две трети жизни, которая начиналась столь многообещающе. Тогда он сделал выбор, и этот выбор привел его сюда: в дом на холме над Английской гаванью.

Все те, кто вздыхал об упущенных им возможностях, давно уже ушли в прошлое, а те, кого он любил – жена, сын и дочь – либо умерли, либо были далеко. Учитывая, какую долгую жизнь он прожил, иначе, пожалуй, и быть не могло. Теперь их только двое: он да Генриетта.

С кухни доносилось бряцание посуды и мяуканье кошки, выпрашивавшей завтрак.

Скоро Генриетта принесет ему кусок манго с дерева, что растет во дворе, и тарелку холодного вареного ямса, оставшегося с вечера. Ему не хочется ни того, ни другого, но она все равно принесет и начнет его журить – ненавязчиво, как она умеет. Будет подносить к его губам манго, пока он не откусит кусочек, потом вытрет потекший по подбородку сок.

Он бы не отказался от миски овсянки. В детстве он ее любил. Портсмут, вечно блестящий от дождя, и материна овсянка – теплая и сладкая, с жирными сливками. Жители Антигуа не едят овсянки. Наверняка ее можно купить на кораблях, что привозят из Англии всякие изыски, но ведь на это нужны деньги.

Он выкупил Генриетту на аукционе, когда деньги у него еще были. Но тогда это казалось ему обычным делом – стоя рядом с другими участниками торгов, он раз за разом выкрикивал все более высокие ставки, пока остальные не уступали. Скольких он смог выкупить? Поначалу он записывал имена, но потом бросил. В этом деле цифры не имеют значения. Зато он мог сказать: «Я выкупил всех, кого смог».

Выкупил и освободил, разумеется, и как же его возненавидели за это другие участники торгов! Сговорились и стали повышать ставки, чтобы он поскорее прогорел.

Теперь ничего не осталось, кроме воды в колодце, манговых деревьев во дворе да ямса в огороде.

– Уходи, – велел он, когда закончились последние деньги, стараясь придать голосу суровости. – Мне нечем тебе платить, тебе нужно подыскать другое место. – Она не стала спорить, просто покачала головой и поджала губы, как ребенок, который отказывается принимать лекарство.