Лейтенант Бертрам

— Ну что ж, — поспешно ответил покрасневший Бертрам, — если вы пойдете, то я присоединяюсь.

Но, произнося это, он все же испытал сильнейшее отвращение и с внезапной злобой подумал: не надо бы мне быть с ними запанибрата. Прежнее, давно забытое высокомерие вновь овладело им. Они хотят низвести меня до своего уровня, думал он, хотят, чтобы я был как они; потому-то они все и липнут ко мне, Бауридль, Завильский и даже Штернекер. Он и сам не мог понять, откуда вдруг опять возникло это ощущение собственного превосходства.

Когда машина въехала в город, он сказал:

— Вас не затруднит, если мы сперва заедем в штаб. Мне там надо кое-что выяснить.

В большой комнате с обшарпанными кожаными креслами и банкетками его попросили подождать. Одну стену почти целиком закрывала огромная географическая карта. На ней красным шнурком была отмечена линия фронта с ее причудливым заострением у Теруэля и резким изломом возле Толедо. В районе Гвадалахары пока никаких признаков недавнего поражения не было. Красный шнурок ожесточенно тянулся до самого края плоскогорья, за Ториху. Бертрам вспомнил мощную башню над руинами замка; он видел ее, пролетая там вместе с бомбардировщиками. Да, если бы мы дошли досюда, подумал Бертрам, то нас бы уже ничто не могло удержать.

Он продолжал внимательно разглядывать карту. Конечно, бомбить Ториху было нелепо. Долину можно было занять и так: сосредоточить там все силы, танки, артиллерию… А вместо этого вечно одно и то же хулиганство — стараться с воздуха раздолбать деревни, где в лучшем случае окопался один какой-нибудь мелкий штабишко, командиры которого ценят возможность спать в настоящей постели.

Бертрам вытащил булавки, державшие красный шнурок. Гаханехос, Триуикве, долина Утанде, Бриуэга — все это потеряно. Он отодвинул красный шнурок и снова закрепил его булавками.

— Привет, что это мы тут делаем? — окликнул его кто-то.

Бертрам стремительно обернулся.

Перед ним, склонив птичью голову с очками на слишком длинном носу, стоял Хартенек. И улыбался тонкими губами.

— Ты? — изумленно воскликнул Бертрам, не сходя с места.

Хартенек осторожно прикрыл за собой дверь, быстро подошел к Бертраму, обнял его, так что их лица почти соприкоснулись. Прищурив глаза за стеклами очков, он разглядывал друга с вниманием и любопытством. Наконец он разжал руки.

— Черт побери! А ты здорово переменился! — заметил он.

— Да? Ты находишь? — спросил Бертрам, опуская глаза под взглядом старого друга. Он частенько думал: вот было бы хорошо, если бы тут появился Хартенек. И радость встречи рисовалась ему в самых радужных тонах. Но вот Хартенек стоит перед ним, а он ничего не чувствует. Но ведь я же рад, сам себе внушал Бертрам, а вслух произнес: — Да, подумать только — ты здесь! Я все никак не опомнюсь. Я чего угодно ожидал…

Бертрам чувствовал, что слова его звучат холодно и безрадостно и это может больно задеть Хартенека. И действительно, в глазах Хартенека появилось недоверие. Долгие преследования Йоста приучили Хартенека к подозрительности и теперь любое обращенное к нему слово он сперва проверял — не таит ли оно в себе двойного смысла, не содержит ли тайной угрозы. Поэтому сейчас он повторял про себя только что сказанное Бертрамом: «Я чего угодно ожидал…»

Что еще могли означать эти слова, кроме того, что Бертрам утратил к нему доверие и не испытывает больше прежних дружеских чувств… Это вполне согласуется и с тоном его писем, подумал Хартенек.

— Я прибыл сюда только две недели назад, — сказал он, — Разумеется, я сразу же хотел тебя уведомить, но тут такое творилось с этим наступлением…

— Да, ну и влипли же мы! — перебил Бертрам обер-лейтенанта. — Я тут слегка уточнил вашу карту…

— Вот оно что! А я-то думаю, чем это ты тут занимался! — проговорил Хартенек, и оба, без всякой причины, вдруг рассмеялись: они опять понимали друг друга.

— Ты даже вообразить себе не можешь, как тут все сгорают со стыда! — бодро заявил Хартенек. — Идем, мне надо многое тебе рассказать!

С этими словами он взял Бертрама под руку и увлек в свой кабинет.

У нас там тоже все со стыда сгорают, хоть и несколько иначе, чем здесь, подумал Бертрам, внутренне не желая принять этот снисходительный тон Хартенека.

— Ты уже был на передовой? — почти враждебно спросил он, когда они вошли в кабинет.

— Да нет, у меня просто еще не было на это времени, — рассеянно ответил Хартенек, видимо, его занимали совсем другие мысли. — Ну, как живешь? Что поделываешь? Как чувствуешь себя? — спросил он и тут же продолжал: — Из дому есть, конечно, масса всяких новостей. Но как же я рад был наконец выбраться из этой гарнизонной вони. А ты, похоже, совсем не рад меня видеть?

— Ну что ты, что ты, — пробормотал Бертрам.

Чтобы не выдать своего разочарования этим бесцветным ответом Бертрама, Хартенек поспешно указал на карту, висевшую на стене.

— Вот здесь все ваши подвиги, — сказал он. — Вся гвадалахарская эпопея. Каждая стадия боев здесь точно обозначена. Отличный материал для наших военных школ.

Бертрам тщетно пытался справиться с необъяснимой горечью, что поднималась в нем.