Лейтенант Бертрам

— Значит, мы здесь решаем школьные задачки? — вспылил он.

— А что же еще? — с нарочитым хладнокровием ответил Хартенек. — Надеюсь, ты не относишься к делу серьезнее, чем оно того заслуживает?

Но ведь этого просто не может быть, думал Бертрам, не может он так считать, и пристально вглядывался в лицо Хартенека. Но когда ничто в этом лице не дрогнуло, когда ни словом, ни мимикой Хартенек ни придал иного оттенка своему высказыванию, Бертрам в сердцах крикнул:

— Господи, да выйди ты хоть раз из кабинета, оглянись вокруг, посмотри, что творится! И я не должен относиться к делу серьезнее, чем оно того заслуживает? Тогда какого черта я тут рискую своей шкурой?!

Большим и указательным пальцами Хартенек снял очки с переносицы.

— Так я и думал, — тихо и холодно произнес он. — Ты застрял в самой гуще событий и немного утратил ориентацию. Кроме того, вы пережили довольно скверные деньки. Тебе необходимо расслабиться. Я был недостаточно внимателен и не подумал об этом. Извини.

С этими словами он встал, подошел к креслу Бертрама и погладил друга по голове.

— Да, я немного устал и крайне раздражен, — извинился Бертрам.

Хартенек согласно кивал головой.

— Я понимаю тебя, — заметил он. — Ты являешься сюда, где чистота и порядок, и чувствуешь себя грязным зачуханным фронтовиком, оттого и злишься.

Бертрам пристыженно опустил голову.

— В конце концов, ты уже достаточно долго пробыл на передовой, — продолжал Хартенек и схватил Бертрама за руку. — У людей и покрепче тебя нервы сдают. Но теперь пора с этим покончить. Тебе там больше нечего делать. И я о тебе позабочусь. Направляясь сюда, я об этом уже думал. Это безусловно входит в мой план.

Бертрам сделал было жест, словно желая перебить его. Но Хартенек стоял на своем:

— Ты удивлен? А чем, собственно? Разумеется, у меня есть свой план. Ты и не мог ожидать от меня ничего другого. И на сей раз я его осуществлю. На сей раз мне уже ничто не помешает.

— Но я вовсе не собирался бросать передовую, — очень твердо проговорил Бертрам, как только Хартенек дал ему вставить слово.

Но тощего обер-лейтенанта нелегко было сбить, он вновь обрел такую уверенность в этой взятой на себя роли, что попросту не обратил внимания на твердость тона лейтенанта Бертрама.

— Хватит ребячиться! — сказал он. — Конечно, я вполне понимаю, человек привыкает к фронтовым условиям и считает, что никуда ему оттуда не деться. Там становятся фаталистами, и никуда уже не рвутся, а если кого-то убило, что ж поделаешь… Но не для того мы посылаем сюда людей, чтобы они тут погибали. Немного фронтового опыта — это хорошо, но и хватит! Нас ждут дела поважнее, задачи посерьезнее!

Бертрам думал: он меня не понимает, просто даже понятия не имеет, о чем я говорю. Бертрам откинулся на спинку кресла, пристально глядя в тощее лицо обер-лейтенанта.

— Иной раз мне хотелось убраться отсюда, — признался он. — Действительно, я нередко об этом думал. Иногда чувствуешь — всё, сыт по горло. И особенно этим идиотским многочасовым ожиданием в состоянии боевой готовности. Это уж хуже некуда. И вдруг появляешься ты и еще объясняешь мне, что я не должен воспринимать все чересчур серьезно. А я — что верно, то верно — частенько задаюсь вопросом: для чего вообще вся эта заваруха. Но просто взять и уйти… нет, невозможно.

— Ага! Вот оно самое! — закричал Хартенек. — А разве я не предостерегал тебя от всякого рода романтики? Но теперь вижу, предостережения не помогли. Ты стал романтиком. То-то я сразу заметил, что ты изменился.

Что-то насвистывая, он на негнущихся ногах расхаживал по комнате.

— А кстати, как ты ладишь с Бауридлем? — осведомился он.

— С Бауридлем? Хорошо, даже очень хорошо. Он немножко чокнутый, но в основе своей вполне порядочный малый!

Бертрам рассмеялся — громко, раскатисто, самоуверенно. Этот смех показался Хартенеку чужим. Он удивленно взглянул на Бертрама.

— Ты всегда питал слабость к добропорядочной посредственности, — насмешливо проговорил Хартенек. — Теперь она для тебя еще опаснее, поверь мне.

Всякий раз как он заводил этот разговор, Бертрам словно ускользал от него. Неужто им ни в чем не достичь единомыслия? Я должен был это предвидеть, сказал себе Хартенек, вероятно, я с самого начала был слишком резок, слишком ясен. Он уже раздумывал, как ему повернуть разговор, но тут заговорил Бертрам:

— Вот как ты на это смотришь… Но все обстоит иначе. Я теперь много бываю с Завильским. Тут лучше узнаешь людей…

Хартенек наклонился к Бертраму, тот запнулся, и Хартенек сердито потребовал:

— Ну, говори же, договаривай…

А ведь я хотел бы радоваться ему, с грустью подумал Бертрам. Испугавшись холодного, мрачного взгляда Хартенека, Бертрам воскликнул:

— Что? Да скажи наконец, чего ты от меня хочешь?