Лейтенант Бертрам

— Не бойся! Сегодня вечером ты мне поможешь. И нам лучше отправиться сейчас, а то не хватит мест.

Что-то тихонько напевая, Ирмгард сложила одеяла и льняные простыни и нагрузила ими Хайна Зоммерванда. Затем она сунула ему в руки еще и графин с водой.

— А это зачем? — спросил он.

— В метро сухой воздух, захочется пить.

С девочкой на руках Ирмгард спустилась за ним но лестнице. На улице она окинула его теплым взглядом.

— Ну, чем мы не настоящая солдатская семья? — спросила она и засмеялась. — Знаешь, без жены и детей и солдат не солдат.

В метро Ирмгард остановилась у входа в боковой тоннель.

— Сюда тебе нельзя, — объявила она, ставя Розиту на пол. Пока она брала у него одеяла, Хайн Зоммерванд заглянул в тоннель. Желтый свет электрической лампы, горевшей под цементными сводами, падал на женщин и девушек, которые лежали на аккуратно расстеленных одеялах. Из-под белых льняных простыней торчали только головы и голые руки спящих. Казалось, грохот подземных поездов не нарушал их сна. В ногах у всех стояли бутылки с водой. Положив Розиту на одеяло, Ирмгард вернулась к Хайну и проводила его к поезду.

— Она страшно устала и сразу заснула, — сказала она.

На перроне вокзала тоже готовились к ночлегу. Здесь спали семьями. Мужчины лежали тут же, рядом с женщинами и детьми. Обычно дети спали посередке, между отцом и матерью. Многие во сне держали друг друга за руки.

— Розита ужасно худая. Я прямо испугалась, когда раздела ее, — сказала Ирмгард. — Но будь спокоен, уж я-то ее досмотрю. Где ты только ее подобрал?

— Да… — протянул Хайн, — это длинная история…

Громыхая, к платформе подкатил поезд.

— Ну, пока? — крикнул Хайн Зоммерванд. Ирмгард быстро поцеловала его в губы.

VIII

Утро было теплым. Лейтенанты сидели на деревянной террасе. Когда они потягивались в плетеных креслах, те скрипели. Все эти дни они бездельничали, охотились на лошадях и ненадолго выезжали на фронт.

— Я бы сейчас снова завалился спать, — произнес Завильский. — Чем меньше делаешь, тем больше ленишься. — Он хлопнул в ладоши и крикнул вбежавшему Фернандо, чтобы тот принес коньяку.

Рядом с ним, облокотись о перила, стоял Штернекер и, зевая, щурился на солнце.

— Господа, — заметил он, — погодка-то какая! В самый раз яички класть…

Фернандо успел сбегать за коньяком, когда к домику командира подкатила машина, из которой вышли несколько испанских офицеров.

Сидя на террасе, все трое гадали, что бы мог означать сей визит.

— Может, они хотят справиться, как нам понравился тот вечер в Севилье? — пошутил Бертрам, внезапно почувствовавший себя не в своей тарелке.

Завильский быстро его успокоил:

— Такой наглости они себе не позволят.

И Штернекер согласился с ним. Но вскоре по летному полю к ним рысью затрусил ефрейтор Венделин.

— Видите, — торжествующе воскликнул Бертрам. — Здесь что-то не так.

Запыхавшийся Венделин передал, что капитан Бауридль просит всех трех лейтенантов пожаловать к нему. Когда они надели фуражки, Штернекер пробурчал:

— Честное слово, лучше бы приказ на взлет.

Бертрам тоже предпочел бы вести воздушный бой, чем слушать нарекания Бауридля из-за глупой истории в Севилье. Только нагловатый Завильский сохранял спокойствие и, когда они шли по еще не просохшей от росы траве, как ни в чем не бывало болтал с остальными:

— Только не терять головы, как говорил ленточный глист. Нет причин для беспокойства. Храбрые тыловички, которых мы задавили, когда-нибудь будут рассказывать своим внукам жуткие истории о том, как жестокий враг ранил их в бою. А в принципе мне на все плевать. На моей совести достаточно местных аборигенов. Какая разница: двумя больше, двумя меньше. Так даже интересней. С таким же успехом по нашу душу могут завтра прислать делегацию протеста из Мадрида или Алькалы.

Капитан Бауридль стоял у окна. От ярости у него покраснело не только лицо: голова его буквально превратилась в багровый шар. Он не ответил на приветствие трех лейтенантов, а уставился на них помутневшими от гнева глазами.

— Господа, — прохрипел он. — До сих пор я считал себя капитаном. И вот сегодня узнал, что я атаман бандитской шайки.

Да-да, оба испанских офицера рассказали ему о случившемся в Севилье, сообщив, что один из полицейских скончался от ран. Бауридль с яростным ревом выплевывал слова изо рта. Еще никогда лейтенанты не видели его таким.

— Ведь вы не на вражеской земле! — орал он на них. — И даже там вы не имели бы права так безобразничать. Вы вели себя как скоты!

Разумеется, он категорически отклонил требование испанцев выдать лейтенантов испанским военным властям. Но ему было очень стыдно за своих офицеров. Глядя на их молчаливые, равнодушные физиономии, он еще сильнее разбушевался. «Самое страшное, — ругаясь думал он, — что они даже не понимают, за что я их распекаю. Во всей этой истории они не видят ничего особенного. И ведь не они одни так себя ведут, подобным образом поступаем мы все».