Лейтенант Рэймидж

В нескольких милях позади брига виднелся Арджентарио, в дневном мареве он казался жемчужно-серым, а расстояние сгладило острые края утесов и пиков, превратив их в округлые холмы. Солнечные лучи отражались от оливковых рощиц, делая их похожими на вкрапления серебра. Остров Джильо, расположенный к ним на дюжину миль ближе, напоминал кита, вынырнувшего на поверхность погреть спину на солнышке. Еще ближе и правее располагался остров Монте-Кристо с его голыми скалами, похожий на большой, хорошо пропеченный пирог, поданный на широкой голубой скатерти.

Рэймидж взял перо, обмакнул его в серебряную чернильницу и вдруг заметил письмо, наполовину скрытое под стопкой бумаги. Он собрался было отодвинуть его в сторону, когда вспомнил загадочную фразу Пробуса, что ему не надо писать рапорт, не ознакомившись с жалобой Пизано.

Так и есть, этот документ был написан Пизано, его корявым почерком, с буквами, наползающими одна на другую. Значит, вот почему Пробус настаивал, чтобы он воспользовался его столом…

Написанное Пизано разобрать оказалось нелегко: почти истеричное негодование, помноженное на плохое знание английской грамматики и скудный словарный запас превратили жалобу в настоящий хаос.

Вникнув, Рэймидж пришел к выводу, что написанное представляет собой эхо тех тирад, которые ему уже приходилось слышать, правда, на высокопарном итальянском, на берегу Кала-Гранде. Заканчивалось письмо, во-первых, требованием сурово (трижды подчеркнуто) наказать означенного тененте Рэймиджа за трусость и некомпетентность, а во-вторых, возвышенными хвалами господу за то, что по доброте своей он вырвал их из лап тененте Рэймиджа и передал в заботливые руки иль бароне Пробуса.

Рэймидж отложил письмо. Он не испытывал ни гнева, ни отвращения, и это изумляло его. Да и что должен был он ощущать? Боль? Нет, больно бывает, когда тебя обижает тот, кого ты ценишь. Отвращение? Да, пожалуй, ничем не замутненное отвращение и брезгливость. Подобные чувства возникают, когда видишь, как пьяная шлюха одной рукой обнимает подвыпившего моряка, а другой вытаскивает у него из кармана деньги. Она может оправдываться тем, что ее дочурке нужна еда, а моряк переживет пропажу; но не принимает в расчет, что матрос, получающий фунт в месяц, быть может, заработал эти деньги в полдюжине сражений. Пизано, без сомнения, снедало желание сохранить свою репутацию, пусть даже ценой карьеры британского офицера. Из его доводов следовало, что репутация и честь (иными словами, bella figurа) итальянского аристократа имеют гораздо большую ценность. Тем не менее, усмехнулся про себя Рэймидж, честь Пизано схожа с девственностью той самой пьяной шлюхи, которая утратила ее еще в юном возрасте, притворно оплакала, но чтобы набить себе цену твердит на всех углах, что по-прежнему обладает ею.

Но хватит, ему нужно писать собственный рапорт. Какое значение придает Пробус жалобе Пизано? А вернее, какое значение придадут ей контр-адмирал Годдард и сэр Джон Джервис?

Подписав рапорт, лейтенант сложил его и запечатал красным сургучом, извлеченным из шкатулки слоновой кости — ему не хотелось никого беспокоить, посылая за свечой для восковой печати.

Вернувшись в душный смрад кают-компании, он обнаружил там Доулиша, заканчивающего свой рапорт о вчерашней экспедиции. Обменявшись новостями о событиях, случившихся после их совместной службы на «Сьюпербе», Рэймидж попросил его рассказать об атаке на Санто-Стефано.

— Все получилось очень просто, — ответил Доулиш. — Нам немного жаль, что ты не мог остаться с нами, чтобы пожать урожай! Кстати, я слышал, ты вырвал из лап корсиканского монстра прекрасную девушку. Что за штучка?

Припомнив, что за Доулишем установилась репутация ловеласа, Рэймидж уклончиво ответил:

— Зависит от того, что считать красивым.

— Она произвела впечатление на его светлость, да и старый костоправ говорит о ней без умолку.

— Ну, любой пациент женского пола представляет собой приятное отличие от массы страдающих венерическими заболеваниями матросов.

— Не стану спорить, — с видимым разочарованием произнес Доулиш. — А этот парень с ней — он кто?

— Ее кузен по имени Пизано.

— Будь с ним поосторожнее, во время ночной вахты он разговаривал с нашим стариком, обвиняя тебя во всех на свете грехах.

— Я знаю.

— Ты сделал что-то не так?

— Нет.

— Он называл тебя трусом.

— Неужели?

— Уж очень ты скрытный, Ник.

— Ты на моем месте вел бы себя также. Не забывай, что я сдал врагу королевский фрегат, пусть даже у французов был 74-х пушечный корабль. Размер значения не имеет: один англичанин стоит трех французов, так что фрегат должен на равных выдерживать бой с линейным кораблем. А тут еще этот проклятый Пизано повис у меня на шее. И, будто этого недостаточно, по слухам Годдард в Бастии.

— Так и есть, — сочувственно произнес Доулиш. — По крайней мере, он был там, когда мы выходили в море.

Когда Доулиш ушел, Рэймидж расположился за столом в кают-компании, радуясь, что остальные ее жители заняты исполнением обязанностей по службе — ему совсем не хотелось отвечать на вопросы.