Лейтенант Рэймидж

Теперь нужно разрезать одежду и осмотреть рану. Рэймидж извлек из ботинка метательный нож. Интересно, что на лезвии еще сохранились пятна крови французского кавалериста. Лейтенант опустил руку за борт и промыл сталь морской водой.

Его внимание привлек треск разрываемой материи: американец рвал рубашку на полоски, которые можно будет использовать в качестве бинтов.

— Вы готовы, сэр?

— Да, — ответил Рэймидж и склонился над девушкой. Боже, ее лицо было бледным, и бледность эта еще более усиливалась в мертвенным свете луны. Лежа с закрытыми глазами на спине, она напоминала тело, приготовленное для ритуала похорон. Кажется, у саксов было принято класть труп воина в лодку, поместив у него в изножье убитую собаку, и поджигать челн?

Лейтенант покрепче сжал нож в правой руке, и оттянул край платья левой. К черту стыдливость: речь идет о жизни и смерти девушки, и поэтому опасность того, что матросы увидят в лунном свете обнаженную грудь девушки, не стоит принимать во внимание. Начав осторожно разрезать ткань, он заметил, что веки маркизы затрепетали.

— Dove sono Io?[24] — прошептала она.

— Sta tranquilla: Lei e con amici.

Джексон с беспокойством посмотрел на него.

— Спрашивает, где она находится, — пояснил Рэймидж. Опустившись на колени, так, что нужно было лишь слегка наклониться, чтобы его голова оказалась на уровне с ее, он сказал:

— Не бойтесь, мы собираемся посмотреть на вашу рану.

— Спасибо.

— Джексон, свет.

Американец держал лампу, а Рэймидж распорол по шву ткань платья на плече и рукаве, затем разрезал шелк и кружево сорочки. Они были жесткими из-за пятен засохшей крови, казавшихся черными в свете фонаря.

Взмахнув в последний раз ножом, он убрал его обратно в чехол на ботинке и бережно отвернул одежду. В каждом слое виднелось идентичное отверстие. Верхняя часть плеча казалось белой, как у гипсовой статуи, но ниже, над внешней стороной ключицы, кожа потемнела и вздулась из-за огромного кровоподтека. Джексон слегка развернул фонарь, чтобы свет падал под более удобным углом, и Рэймидж смог рассмотреть саму рану, находившуюся в центре кровоподтека.

— С другой стороны, сэр… — прошептал американец.

Иначе говоря, подумал Рэймидж, надо узнать, не сквозная ли рана.

Он склонился над ней, осторожно приподнял ее левой рукой, и, просунув правую под одежду, аккуратно пробежался пальцами по лопатке и левой стороне спины. Выходного отверстия не было. Кожа была гладкой и холодной. Холод этот, казалось, проник по руке в самое его сердце. Ему хотелось прижаться к ней, согреть своим теплом, облегчить ее страдания. Пуля, этот чужеродный, обожженный порохом кусок свинца, все еще оставалась внутри ее тела, и мысль об этом заставляла его страдать.

— Спросите, знает ли она, как далеко находился лягушатник, сэр, — предложил Джексон.

Рэймидж наклонился и тихо сказал:

— Когда этот человек выстрелил, вы видели его?

— Да. Мы не догадывались о присутствии всадников, пока не раздался крик крестьянина. Как раз когда я обернулась, раздался выстрел.

— Как далеко они были от вас?

— Довольно далеко: это был удачный выстрел.

«Удачный выстрел!» — подумал Рэймидж.

Выслушав перевод лейтенанта, сказал:

— Это хорошо, сэр. На таком расстоянии пуля должна была быть уже на излете. Возможно, нам удастся вытащить ее.

Возможно! Во имя спасения жизни маркизы это необходимо было сделать, пока не возникла гангрена.

— Ты должен помочь мне, — распорядился Рэймидж.

Джексон поставил фонарь на банку, оторвал от рубашки еще несколько полос и намочил их в морской воде. Потом, снова взяв в руку фонарь, он протянул мокрую ткань Рэймиджу.

— Скажите, если станет слишком больно, — прошептал он. Она кивнула в ответ. Лейтенант принялся смывать запекшуюся кровь.

В течение пятнадцати минут, показавшихся ему часами, Рэймидж, используя острие ножа в качестве зонда, пытался обнаружить место, где засела пуля. Она ни разу не дернулась, не застонала, не призналась, что ей больно. Только вздрагивала время от времени, как от озноба, но лейтенант не знал, является ли причиной этого жар, холод, или боль — ему нередко приходилось видеть, как дрожь бьет людей, получивших тяжелое ранение.

Когда он поднялся, руки его тряслись, а затылок ныл от тупой боли. Лежащая перед ним маркиза казалось, уменьшилась в размерах, словно невыносимая боль заставила ее сжаться.

— Ничего хорошего, — негромко сказал он Джексону. — Я не решаюсь зондировать глубже.

Американец передал ему кусок сухой материи, который Рэймидж свернул и приложил к ране. Затем, завершив перевязку, приладил насколько возможно одежду и укрыл ее поплотнее мундиром.

— Это все, что я могу сделать, — с сожалением сказал он.

— Со мной все хорошо, — ответила маркиза. — Мне кажется, что вам это далось тяжелее, чем мне.

Рука ее поднялась и прикоснулась к его брови, и тут он почувствовал, что весь взмок от напряжения. Повернувшись к Джексону, она сказала:

— Благодарю так же и вас.

Рэймиджу нужно было время на размышление.

— Джексон, дай мне фонарь и карты. Потом возьми компас и сядь за румпель. Держи все время на запад.