Лейтенант Шмидт

«Свирепый» почти вплотную подошел к «Пантелеймону». На бывшем «Потемкине» после списания с корабля Сиротенко происходила тяжелая борьба. Одни матросы были запуганы офицерами и кондукторами, другие, лишившись своего руководителя, растерялись.

Шмидт без фуражки стоял на командирском мостике «Свирепого» и смотрел на палубу «Пантелеймона». Многих матросов явно не хватало, зато то тут, то там мелькали офицерские погоны. Большинство матросов, очевидно, не выпустили наверх.

Но он все-таки обратился к команде с призывом.

— Присоединяйтесь! С нами бог и весь русский народ!

В ответ понеслось «ура» — с палубы, из глубины корабля, из трюмов. Но красного флага не было видно.

Шмидт побледнел. Сиротенко что-то сказал ему на ухо, но он ничего не слышал.

«Свирепый» пошел дальше. Приблизились к «Ростиславу». Еще хуже. На палубе почти не видно матросов. На обращение Шмидта офицеры с перекошенными от злобы лицами ответили бранью:

— Изменники! Продались!

На побледневшем лице Шмидта задрожал мускул:

— Изменники — это вы! Изменник тот, кто выступает против народа!

Находившиеся на «Свирепом» матросы с замиранием сердца следили за словесной дуэлью. Контрминоносец проходил у самого борта огромных крейсеров. Казалось, вот-вот кто-нибудь из беснующихся офицеров схватится за револьвер. Но Шмидт стоял во весь рост и, обходя корабль за кораблем, продолжал призывать матросов подняться во имя свободы.

«Свирепый» приближался к «Пруту» — транспорту, превращенному Чухниным в тюрьму. Здесь уже несколько месяцев находились арестованные потемкинцы. Шмидт вместе с командой матросов перешел на катер «Удалец», который вскоре оказался у трапа «Прута».

Шмидт стал подниматься по трапу, за ним следовали очаковцы.

Это было так дерзко, что тюремщики на «Пруте» оторопели. Вахтенный начальник побежал навстречу Шмидту и, увидев прославленного красного лейтенанта у себя на палубе, дрожа и заикаясь, Отдал ему рапорт.

— Мы пришли освободить борцов за свободу, — ровным голосом сказал Шмидт. — Немедленно откройте камеры.

Офицеры «Прута» начали приходить в себя. Полуотвернувшись от Шмидта, караульный начальник презрительно процедил:

— У меня нет ключей от кают арестованных. Я выбросил их за борт.

Шмидт не растерялся.

— Вы офицер русского флота? Вы недостойны этого звания. Именем революции я арестую вас. Сдайте оружие!

За спиной у Шмидта зашевелились очаковцы. Караульный начальник оглянулся — никто из прутовцев не торопился к нему на помощь. Он снял кортик и отдал его Шмидту.

Караульные матросы не оказали никакого сопротивления. Шмидт приказал сбить замки.

Пока арестованных офицеров спускали на катер, чтобы отвезти на «Очаков», взволнованные очаковцы, торопясь и сбивая себе руки, ломали замки. Из камер со слезами выбегали потемкинцы и обнимали освободителей.

Когда на «Свирепом» заметили, что по трапу спускаются освобожденные, там началось ликование. Вот они, первые плоды борьбы! Двери тюрьмы распахнулись. Борцы и мученики получают свободу. Суровые, прокаленные в семи огнях матросы не могли сдержать слез.

Шмидт вернулся на «Очаков» вместе с освобожденными потемкинцами. Сюда уже доставили арестованных офицеров, которым Шмидт объявил, что берет их в качестве заложников. У трапа арестованных встретил Частник. Взяв под козырек, он заявил:

— Ваши благородия, от имени команды предупреждаю: кто будет покушаться на жизнь нашего командующего Шмидта, тот будет наказан смертью.

Офицеры поеживались и что-то бормотали. Частник приказал обыскать их. Какой-то капитан 2 ранга, выворачивая карманы, клялся:

— Ей-богу, денег нет, господа, только мелочь.

Один из матросов остановился и наставительно сказал:

— Нам деньги ваши не нужны. Нам нужна свобода.

Толстый лейтенант с заплывшими глазками громко всхлипывал, неуклюже поворачивался и все порывался объяснить что-то конвойному матросу, но тот нетерпеливо отмахивался…

Частник указал каюты, куда посадить арестованных, назначил караул и распорядился о зачислении офицеров на довольствие.

Гордый тем, что удалось освободить узников с «Прута», Шмидт все же не мог избавиться от гнетущего чувства. Красный флаг взвился над «Прутом» и несколькими мелкими судами, но не на это рассчитывав Шмидт. Он был бледен и удручен.

— Я не ожидал… — говорил он матросам. — Я надеялся, что присоединятся все. Товарищи дорогие, — если даже останемся одни, все равно будем бороться.

Он обвел затуманенным взглядом бухту с линией кораблей, полукружье города.

— Ох, рабы, трусы, чухнинские холопы, будьте вы прокляты…

И вдруг из груди его вырвалось рыдание. К нему бросился стоявший рядом матрос. Подбежал Гладков:

— Петр Петрович, что вы, что вы, не надо…

Матросы обнимали, целовали плачущего Шмидта. У многих тоже на глаза навернулись горячие слезы. Карнаухов успокаивал взволнованного Частника, говоря, что он как-то видел такой же припадок у учителя и что скоро все пройдет.

Действительно, через несколько минут Шмидту стало лучше. Смущенно улыбаясь, он извинялся перед товарищами.

Подошли два матроса, депутаты с «Пантелеймона», утром прибывшие на «Очаков».

— Товарищ Шмидт, «Пантелеймон» с нами, с нами.