Лейтенант Шмидт

Шмидт вступал в бой с местным школьным начальством, даже с попечителем округа, добиваясь хотя бы элементарной справедливости для учащейся молодежи. Он отстоял нескольких реалистов-евреев, которым угрожало исключение. Он был в курсе всех дел молодежи, был ее другом и советчиком.

«Юность, — думал он, — ты одна умеешь целиком отдаваться призыву совести, без колебаний и робости жертвовать собой». Ему, Шмидту, уже тридцать семь лет. Не в этом ли возрасте начинаешь катиться вниз по наклонной плоскости?

Нет, все его существо протестует против этого спада. Он чувствует, что может вместе с юностью идти вперед на подвиг во имя счастья и справедливости.

Шум за стеной не утихал. То и дело раздавались выкрики, речи, прерываемые дружным смехом. Вот-вот молодежь ворвется сюда, в кабинет. И надо приготовиться к спокойному и внушительному ответу.

Едва ушли реалисты, как раздался деликатный стук. Это Владимирко Александр Ильич и его милейшая жена Мария Петровна. Шмидт обрадовался им обоим. Александр Ильич был дорог ему не только как человек, с которым всегда легко и приятно. Он вместе со Шмидтом организовал «Союз офицеров — друзей народа». Правда, «Союз» был не велик — всего четыре человека.

Потрясенные цусимским разгромом, они говорили о необходимости что-то предпринять для спасения чести России, спорили, искали, убежденные, что дальше так продолжаться не может. Шмидт еще верил, что офицеры могли бы воздействовать на царя. Если бы офицеры флота подали петицию, думал он, а за ними последовали другие военные, царь вынужден был бы пойти на реформы. «Верность присяге, — говорил Петр Петрович, — обязывает нас довести до сведения государя, что мы, флот, дети народа, не можем, не хотим идти по велению преступных царских советчиков против своего народа».

От имени «Союза офицеров — друзей народа» Шмидт по всем кораблям разослал воззвание. Его читали, переписывали, многие с ним соглашались, но высказывать согласие вслух решались очень немногие, а действовать — совсем одиночки.

Шмидт с горечью убеждался, что у большинства господ офицеров кастовые интересы, соображения карьеры и собственного спокойствия способны заглушить все тревоги о судьбах родины и народа. Они избегали даже «опасных» разговоров. Любительские спектакли в Морском собрании и зеленый карточный стол были и привычнее и спокойнее.

Александр Ильич не избегал разговоров со Шмидтом, наоборот, с интересом и одобрением слушал его, но считал неразумным лезть на рожон. Мария Петровна, хрупкая женщина с большими тревожными глазами, была под еще большим воздействием шмидтовского обаяния. Она часто присутствовала при разговорах мужа со Шмидтом, но сама говорила редко и только не отрываясь смотрела на Шмидта, на его бледный лоб, светящиеся глаза.

Супруги Владимирко очень полюбили маленькую квартирку на Соборной, 14, и особенно небольшой шмидтовский кабинет.

Проведя значительную часть своей жизни на море, Петр Петрович привык к кораблю, где на малой площади кают целесообразно и удобно располагается наибольшее количество вещей. И он сумел с особым вкусом обставить квартиру. Три маленькие комнатки во флигеле на Соборной напоминали каюты, но Петр Петрович провел электричество и водопровод, устроил английскую уборную с умывальником, оклеил стены скромными обоями и без всякой роскоши, которую считал проявлением безнравственности и дурного вкуса, добился наибольшего комфорта, какого только могли позволить его ограниченные средства.

Особое внимание уделил он своему кабинетику. Спокойная расцветка обоев напоминала ковер, и глаза отдыхали от утомительного южного солнца. Большой письменный стол. Старинная чернильница, принадлежавшая еще бабушке Шмидта княгине Сквирской. Эту чернильницу очень берегла мать Петра Петровича, и Шмидт относился к ней с особой нежностью. Во время одной из семейных сцен жена Шмидта, мещанка Доминикия, желая причинить боль своему мужу, на его глазах разбила драгоценную реликвию… Потом Петр Петрович собрал чернильницу по кусочкам и тщательно склеил.

На столе же находились фотокарточки матери и сына, небольшая изящная коробочка, тоже память о матери, и большая художественная фотография Эддистонского маяка (о, это особая история! С этим маяком при выходе из Ла-Манша в океан у Петра Петровича связаны воспоминания о тяжелых днях в зимнем океане). В углу стола высился звездный глобус, сопровождавший Шмидта в дальних плаваниях. Тут же лежали морская подзорная труба, счеты и календарь. Слева — обычно находились стопки книг, материалы для текущей работы. Теперь со стола не убирались журналы и тетради по рабочему вопросу.

Стол занимал центральное место в кабинете, и за ним Петр Петрович проводил лучшие часы своей жизни. В самом уютном уголке кабинета стоял простой диван-оттоманка и кресло. Много места занимал вместительный книжный шкаф. В простенке между окнами висел большой портрет матери, на другой стене — барельефная модель парохода «Кострома», на котором Шмидт много плавал. Эта превосходная модель была сделана в Японии из панциря черепахи.