Лейтенант Шмидт

VIII. Народ заполняет улицы

Царь, его министры, генералы, адмиралы и прокуроры, негодуя, в страхе перед размахом народного движения, требовали неслыханно жестоких репрессий. Каторга, виселица, расстрел — эти приговоры выносились каждый день.

Газеты то и дело сообщали о расстрелах мирных демонстраций рабочих и работниц, требовавших хлеба; о виселицах, сколачиваемых на рассвете по всей огромной России; о длинных вереницах каторжан, что гремят кандалами на тысячеверстных дорогах Сибири.

Но странное дело: чем больше старались царские власти напугать народ, тем быстрее росли в стране не покорность и страх, а негодование и стремление покончить со всеми этими ужасами и с их виновниками.

Необыкновенная храбрость овладевала самыми мирными людьми. Безоружные рабочие лоб в лоб сталкивались с вооруженной казачьей конницей. Подростки разоружали городовых. Даже матросы, приученные застывать перед офицерскими погонами, стали все чаше и смелее выступать против «драконов».

Что может быть серьезнее угрозы смертью? Но бывают исторические эпохи, когда правда народа, правда истории выражены с такой ясностью, с такой экспрессией, что сама эта правда становится чудесной силой, вооружающей массы беспредельной отвагой. И тогда даже смерть отступает перед этой храбростью, а угрозы удваивают силы народа.

Как ни чудовищна была расправа с Петровым и его товарищами, как ни бесновался Чухнин, репрессии не испугали черноморских матросов. Наоборот. Они начали с требований увеличить жалованье и не обкрадывать на снабжении, но с каждым днем крепло убеждение, что не в этом суть. Корень — в самой системе помещичье-бюрократической власти.

Шестого октября началась забастовка железнодорожников. В течение нескольких дней стали все железные дороги империи. Замерла экономическая жизнь страны. Все с изумлением увидели, кто является подлинным двигателем жизни. Рабочий! Рабочий, которым помыкал любой купчишка, над которым мог безнаказанно издеваться любой городовой, в виде протеста сложил руки и остановил жизнь гигантской империи.

Лейтенант Шмидт был в восторге. От силы рабочего класса. От беспомощности ненавистной бюрократии. Движение, охватившее русское рабочее население, — это не только симптом пробудившейся гражданственности. Русские рабочие поняли, какое место они занимают в общем строе жизни, и вышли на борьбу за свои интересы. Их движение сливается с рабочим движением Запада, но вместе с тем это борьба за то, чтобы вывести Россию на путь широкого исторического развития, спасти ее от начавшегося разложения.

Шмидт исписал целые тетради размышлениями о рабочем вопросе. Да, недаром прошло полвека самоотверженной пропаганды социалистов. Лучшие представители интеллигенции пошли вместе с народом, вооруженные только любовью, верностью, наукой. Удивительная сила родилась от этого сочетания науки, любви и труда. Еще совсем, недавно, в годы Морского училища, разве мог восторженный гардемарин Шмидт представить себе тот могучий разлив сил, который сейчас, в 1905 году, очевиден для всякого, кто не закрывает глаз?

И ничто не остановит этого разлива — ни жестокость царских опричников, ни тюрьмы, ни каторга, ни виселицы.

Шмидт был с юности убежден, что социализм — исторически логичная и в конце концов неизбежная форма государственности. А кто прикоснулся умом и душой к социализму как к великой и благословенной исторической неизбежности, тот навсегда  останется верен его идеям.

И кто знает, может быть именно России суждено повести цивилизованный мир к социализму? Да, конечно, именно России с ее огромным запасом нетронутых сил, которые только, начали приходить в движение. Если бы объединить и направить эти силы…

А пока действие этих сил лишило Шмидта переписки с Зинаидой Ивановной. Забастовка!

Господи, неужели надолго? Забастовка на Кавказе, например, продолжалась две недели.

Не в силах оторваться от общения с любимой, Шмидт продолжал писать ей. 11 октября он писал ей в шесть часов утра, потом в два часа дня, в семь вечера. Писал о том, как она нужна ему в эти дни, о пакостях Витте, о том, что ее тактика отказа от встречи жестока и грешна.

Он послал Федора отправить Зинаиде Ивановне в Киев ящик винограда. Федор вернулся домой с виноградом и сообщил, что отправка грузов и пассажиров прекращена.

Шмидт писал каждый день, и кипа неотосланных писем быстро росла. 15 октября он отправил в Киев телеграмму: «Мы отрезаны друг от друга. Поглощен общей работой. Не забывайте меня, будьте со мною в эти грозные дни».

В Киеве в эти часы было тревожно, как и в других российских городах. По городу разъезжали казачьи патрули и, увидев толпу, не задумываясь пускали в ход нагайки. По городу шли обыски и аресты.

К зданию университета не подойти: окружено войсками. Жандармы разгоняли студенческие собрания.

Том Лассаля в ярко-красном переплете уже лежал на столе у Зинаиды Ивановны, но отправить его не удавалось: почта не работала. Не было и писем из Севастополя.