Лейтенант Шмидт

Получив телеграмму, Зинаида Ивановна ответила: «Работайте, сочувствую, я около вас, будьте осторожны, лишиться вас для меня несчастье. Зинаида».

Она уже начинала приходить к мысли, что противиться приезду Шмидта и жестоко и, пожалуй, бессмысленно. Но теперь, это не зависело от нее.

Телеграмма Зинаиды Ивановны окрылила Шмидта. В Севастополе он был новичком, но его хорошо знали в Одессе моряки торгового флота, — многие из них прошли под его командованием не одну тысячу миль. И он начал писать одесским морякам, вкладывая в письма весь свой ум, всю страсть, убеждения, и сам с удивлением замечал, что важность момента вызывает слова необычайной силы.

Он призывал матросов торгового флота примкнуть к забастовке. Письма пришлось отправлять всякими оказиями, но они дошли. Кто учтет, какова была их роль? Но пароходное движение остановилось.

На Соборную, 14, то и дело прибегали реалисты и гимназисты. Они тоже волновались. В учебных заведениях были свои тираны. Жестокость и чиновничья сухость директора гимназии Ветнека славились на весь Севастополь. Но Петр Петрович видел суть дела не только в жестоком обращении с детьми. Эти чиновники в мундирах преподавателей делали все, чтобы превратить учащихся в идиотов и сыщиков.

Он ласково пожимал руки депутатам от учащихся, которые приходили к нему домой, и обещал вмешаться. В письме к учащимся старших классов Шмидт призывал к самоотверженной борьбе. «Мы, родители, сами обязаны стоять в рядах людей, готовых отдать жизнь свою за освобождение измученной России, и мы не можем, мы не имеем права скрывать от вас это. Бывают минуты в жизни народов, когда каждый должен отказаться от всех своих личных интересов и привязанностей, забыть свою личную жизнь и твердо идти к одной, общей для всех великой неотложной цели, идти до конца». «Стремление юности встать в ряды освободительной армии можно только приветствовать».

На улицах Севастополя необычное оживление. Сердца людей полны неясной тревоги и надежды, все чего-то ждут. В такие часы не сидится дома, людей тянет друг к другу, и они выходят на улицы.

Начальство усилило наряды полиции и выслало на улицы казачьи патрули. Но осмелевших севастопольцев это, казалось, ничуть не смущало.

Изменился облик центральных улиц и бульваров. Раньше здесь преобладали щегольские черные с золотом кителя морских офицеров и роскошные дамские туалеты, а теперь они растворились в массе дешевых пиджаков, косовороток и темно-синих матросских фланелевок, и по тому, как эти косоворотки и фланелевки двигались по Екатерининской, по Нахимовскому проспекту и Приморскому бульвару, чувствовалось, что происходит что-то необычное.

На площадях и перекрестках, сталкиваясь, собирались толпы людей, и потом никто не мог сказать, как возник митинг на Екатерининской улице. В какой-то миг толпа сгустилась и обратила внимание на музей Севастопольской обороны, на крыльце которого появился морской офицер с большим открытым лбом и призывным взглядом добрых глаз. В согнутой, как на молитве, левой руке он держал фуражку.

Он говорил о значении великой всероссийской забастовки. Это поднялся народ во всей своей могучей силе, требуя улучшения своего положения, требуя прав. Исход великой забастовки может быть только один. Родина, Россия будет освобождена. Она не может не быть освобождена.

Хотя эти простые слова давно созрели в сердце каждого, они прозвучали смело, потому что сказаны были вслух, открыто, в царской России, на улице, прямо перед дворцом Чухнина. И самое поразительное, что исходили они от офицера. В толпе немногие знали Шмидта, и слова «лейтенант Шмидт» передавались из уст в уста, вызывая восторг и удивление.

Усталый и счастливый вернулся Петр Петрович к себе и до поздней ночи просидел за письменным столом. Он готовился к новому митингу, который был намечен на завтра. Шмидт намеревался говорить об избирательном праве. Но завтра оказалось особым днем.

Семнадцатого октября во второй половине дня Севастополь ошеломило донесшееся из Петербурга известие о «Манифесте свободы»: Шмидт бросился в редакцию «Крымского вестника» читать только что полученные телеграммы. Да, манифест. С обещанием даровать стране «незыблемые основы гражданской свободы: действительную неприкосновенность личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

Шмидт читал и перечитывал, потрясая рукой, в которой, как обычно, держал фуражку. Вокруг начали собираться типографские рабочие. Они с долей недоверия смотрели на морского офицера, его слова явно не сочетались с погонами, но сегодня все было необычно.

Рабочий со следами типографской краски на руках и лице протиснулся к Шмидту и сказал:

— Товарищ, там…

Горячая волна восторга подхватила Шмидта, когда он услышал слово «товарищ». Петр Петрович порывисто заключил рабочего в объятии. Их звали на улицу, где уже собралась толпа. Люди сидели на заборах, некоторые даже взобрались на столбы. Типографский рабочий с пахнущим краской листом в руках читал сообщение о манифесте.