Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Ненамного успешней были и попытки улучшить положение дворянства, опоры престола. В 1885 году государь издал велеречивый рескрипт, в котором обращался к дворянам со следующим заверением: «Мы, для пользы государства, признаем за благо, чтобы российские дворяне и ныне, как и в прежнее время, сохраняли первенствующее место в предводительстве ратном, в делах местного управления и суда, в бескорыстном попечении о нуждах народа, в распространении примером своим правил веры и верности и здравых начал народного образования». С этой целью, как мы видели, представителям дворянского сословия – земским начальникам – передавалась административная власть над населением, не ограниченная ничем кроме воли начальства. Но этот шаг никак не менял общего состояния русской аристократии, которая, лишившись крепостных, оказалась перед выбором: либо идти работать, либо прогуливать остаток выкупных денег. В первом случае дворянин становился обыкновенным служащим, во втором – никчемным «осколком прошлого». Многие отправились по более легкому пути, превращаясь в оплакиваемых (и осмеиваемых) Чеховым персонажей «Вишневого сада».

В помощь помещикам был создан Дворянский банк, выдававший льготные долгосрочные ссуды под залог имений. Интерес, вначале составлявший 6%, был затем снижен до 3,5%. Это затянуло агонию сословия, но спасти его не могло. Оно в конце концов исчезло бы и без революции 1917 года.

При Александре III государственная политика империи обрела ярко выраженный националистический характер. Это объяснялось не только великоросскими увлечениями самодержца, но было частью общей стабилизационной стратегии, которую можно сформулировать так: чем население монохромней, тем страна монолитней.

В стомиллионной России, говорившей на множестве языков и придерживавшейся разных верований, всякое внутреннее шатание безусловно было чревато обострением межэтнических конфликтов и сепаратистских настроений. Удерживать эту громаду вместе могла только очень сильная центральная власть – для этой цели, собственно, исторически и сформировалась, а затем поддерживалась самодержавная система. Идея Победоносцева, горячо одобряемая царем, была проста и логична: как можно полнее вовлечь национальные окраины и всяческие меньшинства в единый общеимперский организм. Поскольку никакими иными методами кроме принудительных правительство не владело, осуществлялась эта работа весьма грубо и часто давала обратный эффект. Состояла она из двух направлений: «принуждения к русификации» и «принуждения к православию». К тем этносам и группам, которые противились ассимиляции, применялись репрессии.

«Польский вопрос» начали решать еще в шестидесятые годы, после подавления восстания. Западные польские области, жившие мечтой о национальном возрождении, лишили автономии и превратили в обычные губернии.

Еще Муравьев-Вешатель, подавивший мятеж железной рукой, выработал доктрину «спокойного обладания» этим вечно неспокойным краем. Он считал, что примирение с «польской народностью» невозможно и что держать ее в покорности следует «мерами строгой справедливости, отнюдь не снисходительностью или потворством».

Так и действовали. Упразднили само слово «Польша». Теперь регион назывался «Привисленским краем». Поляков на сколько-нибудь заметные административные должности не назначали, в учреждениях и учебных заведениях использовался только русский язык, запрещены были даже объявления и вывески на польском. В правительственную программу входило «возвышение русской народности», «распространение образования в духе православия», поддержка православного духовенства и «обезвреживание» католического, противодействие любой «польской пропаганде», высылка неспокойных элементов и постепенное увеличение доли русского населения.

При новом императоре антипольские гонения лишь усилились – в том числе из-за польского происхождения Гриневицкого, убийцы Александра II. Полицейский контроль жестко подавлял всякие попытки создания национальных организаций, но ничего кроме раздражения, враждебности и русофобии эти репрессии, разумеется, не вызывали. Сама идея о том, что завоеванную страну, сплоченную языком, культурой, исторической памятью и религией, возможно русифицировать, была опасной бюрократической утопией.

Почти таких же воспаленных размеров достиг другой национальный «вопрос» – еврейский. Здесь тоже было две причины, субъективная и объективная.

Дело в том, что Александр Александрович был заядлым юдофобом и не считал нужным это скрывать.