Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

Она представляла собой поле битвы, усеянное мертвыми телами в поломанных, искореженных доспехах. Над телами пировали клекочущие стервятники, скрежеща когтями по бронзе этих доспехов. Дримгур тоже был там. Только вместо бронзы он увидел на своем возмужавшем теле черные пластины с полустершимися росчерками золота. На груди красовался перевернутый треугольник. В черной железной перчатке он сжимал чей-то ярко-рыжий вихор, на котором болталась отрубленная голова, волоча за собой по вытоптанному полю тонкий кровавый след. Вот рука воина высоко подняла эту голову. Сочащаяся из перерезанного горла кровь, подобно смоле из древесного сруба, тяжелыми каплями окропила запрокинутый блестящий от пота лоб Дримгура. Свободной рукой он, сбросив латы на землю, начертил на своем лбу размашистый треугольник и воздел к небу теперь уже обе руки, не выпуская отрубленной головы.

Бескрайнее войско, закрывавшее собой границы поля брани, замкнуло его в кольцо нестройного громогласного «ХА – Р-РХ-Х!», заглушив стоны умирающих. После все как один рухнули перед ним на колени. Судя по наконец открывшемуся над их спинами пейзажу, это было очень, очень далеко от родного Подгорья.

Глава 12 Испытание. Дух

– Поступающие могут по своему разумению использовать весь набор лекарских принадлежностей, который найдут в верхнем ящике стола.

Мастер Мофф, бессменный глава отделения лекарского дела естественно-научного факультета, не изменяя старой привычке, обращался к созреванцам в третьем лице. Надтреснутая хрипотца, сухое покашливание (якобы для смыслового разделения фраз) выдавали почтенный возраст мастера. Однако сопоставление голоса с внешностью его обладателя повергало в недоумение: облик ученого не имел ничего общего с этим старческим дребезжанием. Плотный шелк кимоно цвета сливок спускался с плеч строгими вертикальными линиями, подчеркивая идеальную осанку. Густота серо-бежевых волос была отчасти скрадена прической – низким хвостом, перехваченным черной ленточкой и доходящим до лопаток. Морщины не пролегали уродливыми бороздами, говорящими о бессилии науки над временем. Нет, узкому светлокожему лицу с высоким лбом и скулами дорожки морщин лишь придавали благородства. Тонкие лучи в уголках глаз казались предусмотренными самой природой линиями, с рождения прочерченными на коже ученого. Что до светло-сиреневых глаз, глубина и особое выражение их взгляда безошибочно указывали на тесную связь Моффа с лекарским делом – пожалуй, самым осознанным ремеслом (истинные лекари на Вига упорно отказываются именовать его искусством), требующим сострадания и твердости, жертвенности и хладнокровия, философской мудрости и аптекарской точности. И если в этом ремесле, как любят говаривать на Вига, нет случайных лиц, то мастер Мофф был, пожалуй, самым неслучайным из них. Чего стоит одна его легендарная родословная, со времен седой старины состоящая сплошь из талантливых лекарей.

Неторопливая жестикуляция Моффа сообщила эту мысль Илари, которая, не замешкавшись при входе в аудиторию, успела занять ближайший к преподавательскому кругу стол. Взмах широкого бежевого рукава – и открывшийся участок руки мастера сверкнул серебряным узором. Перед глазами Илари в тот же миг стройными рядами выстроилась вся плеяда заслуженных лекарей Вига, опыт, знания и секреты которой вобрал в себя этот пожилой, но прекрасно сохранившийся ученый. Теперь не только он сам, но и все поколения его благородных пращуров строго взирали на нее – дочь «государственного изменника», ютившуюся с обезумевшей матерью за чертой блестящего Нуа. Возомнившей себя если не прирожденным лекарем, то по меньшей мере сестрой милосердия. «А есть ли в тебе это милосердие, самозванка? – будто хором вопрошали они. – С чего ты взяла, что достойна стать одной из нас?»

Илари, на всякий случай поправив длинные рукава платья (в который раз за этот день!), оглянулась по сторонам. И вмиг почувствовала себя ничтожно маленькой. Еще более беззащитной, чем когда пробиралась в поздний час к их с матерью хижине, затерянной на краю неблагополучного Зачерновичья. Да что там – такое напряжение (Илари отказывалась признать это чувство испугом) ни разу не нависало над ней даже теми темными ночами, когда приходилось засыпать одной. Когда Наида не являлась ночевать домой, чтобы уберечь дочь от зловещего танца теней, что отбрасывал на стены бурый лес непроходимых водорослей.

Дело в том, что Илари ни разу в жизни не оказывалась в таких огромных помещениях. Архитектурная стройность и симметрия буквально давили на голову, внушали безотчетное благоговение и заставляли девушку усомниться в собственных достоинствах, да и вообще в уместности нахождения в этих стенах.