Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

«Выйдет им боком эта их дипломатия с торговлей вместе», – предрекла когда-то Расщелина, устало махнув рукой на потуги Обители в области внешней политики. То было последнее предупреждение. Засим она дала себе твердое обещание не делать больше намеков Ингэ (по крайней мере, постараться) и применить все свои умения, чтобы снизить болезненность инициации торговцев.

Их муки уже не доставляли Расщелине былого удовольствия.

Но это тоже, знаете ли, как получится… Особенно после той раны, пусть и неумышленной, что оставила своим хвостом их проклятая стеклянная рыбина на нежной коже дерева щелгуна. Уж не думают ли торговцы, что этот проступок останется незамеченным и сойдет им с рук? Как бы не так! Вибрирующая морозная боль дерева, проскользнув в щупальца корней, мгновенно сообщилась сквозному течению, заползающему в Расщелину. И напитала ее своим истошным сухим шипением, исходящим от рассекаемой древесной ткани. Одно резкое движение крючковатого мизинца – и эта ткань заморозилась, а боль щелгуна, вместе с его хриплым свистом, унялась.

Стоит ли торговцам ждать подобного милосердия? Или оно на сегодня исчерпано? Что тут скажешь – Расщелина непредсказуема.

«Пришлые» были уже близко. Вновь совершив восхождение по длинным острым зубам услужливо разверзнутой пасти фицци, они благополучно ступили на россыпь крупных кристаллов песка, слегка поблескивающих во тьме. Из них, корчась в причудливом плетении, выпирали иссиня-черные корни. Они тянулись с самой опушки Стуммаха: сумрачный лес будто не желал отступать и неистово скреб своим вьющимся шлейфом вокруг Расщелины.

Так казалось тем, кто не знал, что лес – это часть Расщелины, давным-давно сросшаяся с той формой жизни, что незримо существовала внутри нее.

Корни плотным узором кольцевали белоснежный хрусткий песок. Их природная окраска цвета ночного неба сливалась с густой темнотой границы миров и в то же время любовно выписывала на контрастном холсте песка некие письмена. «Быть может, это какой-то древний язык?» – моментально отреагировало богатое воображение Елуама. И ведь не поспоришь, тут действительно было где разгуляться самым немыслимым фантазиям! «Что, – продолжал он про себя, – если Стуммах когда-то давно, на заре нашей истории, сам взял и вычертил здесь эти надписи?» Елуам старательно пошарил в недрах памяти, надеясь найти подсказку. Увы, тщетно: ни единого упоминания о корневых письменах.

Выходит, никто, включая озадаченного этим явлением Яллира, ничего подобного здесь не видывал. Ибо с самого начала Эпохи оброка, заложившей традицию паломничества купцов в Расщелину (подумать только, когда-то они делали это пешком!), все странники с жаром рассказывали о драгоценных песочных кристаллах, обрамляющих опушку Стуммах. Иные, по большей части члены естественно-научных экспедиций, хором воспевали «уникальное строение корней щелгунов, изредка, буквально эпизодически, выглядывающих из-под земли». Но чтобы корни вдруг, словно взбесившиеся черные гадюки, повыползали из своего укрытия? Что-то новенькое. Не иначе какой-то недобрый заклинатель выманил их наружу своей лиходейской дудочкой, да так там и оставил, позабыв вернуть в подземные норы.

Как бы то ни было, купеческий отряд не имел ни единого знатока древних языков (все сошлись на том, что корневой манускрипт был и вправду на одном из них), а потому смысл его послания так и остался неразгаданным. Да и если было бы иначе, все равно время не позволяло купеческому отряду задерживаться еще и здесь. Часовик Яллира в условиях полной темноты не работал, но, по подсчетам старого пилигрима, до окончания Дня дани осталось немногим больше трех светошагов.

«Сущие крохи! – мысленно восклицал пожилой купец, пробивая себе и другим путь между корневыми кольцами. – Теперь остается лишь уповать на то, что в выплате дани нам не откажут». И с некоторой обреченностью, смешанной с нехорошим предчувствием, поймал за черное крыло еще одну тревожную мысль: «А если даже и не откажут, как бы не потребовали чего взамен!.. Еще неизвестно, что из этого хуже…» Умудренный опытом торговый пилигрим воздержался от соблазна справедливо разделить свои переживания на три равные части, посвятив в них Елуама с Лиммахом. Ибо твердо знал, что это средство далеко не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Хотя бы потому, что сам не раз был свидетелем, как другие пытались таким вот способом унять своих внутренних чудовищ – просто отсечь им голову и скормить благодарным слушателям. Ни к чему хорошему это не приводит. Как правило, на месте одной отрубленной головы вырастают три, подпитанные эликсиром пересудов, кривотолков да преувеличений. Хватит с купцов на сегодня и басен о морских монахах. Не хватало еще других фантазий.

Вот Яллир и хранил благоразумное молчание. А уж еретические мысли о письменах из корней, против воли вздымающиеся из глубин подсознания, и вовсе старался гнать поганой метлой.