Лёха

— Ты, если хочешь, можешь ножки поджать — быстрее сдохнешь. Нет, не поджимаешь? Жить хочешь? Ну давай, старайся, у нас времени много — сказал Киргетов висельнику и отошел в сторонку, где стояли его товарищи и обалдевший Лёха.

— Садись, старшина, покурим — спокойно и равнодушно сказал кряжистый партизан.

— А этот?

— А этот пока потанцует. Вишь, ножонками перебирает, паскуда — свертывая ужасного размера «козью ножку» из странички с немецким шрифтом, сказал партизан.

— Что старшина не весел? — усмехнулся криво Киргетов.

— Да вроде не с чего веселиться. Да и как-то оно того — рассудительно ответил Лёха. Он прислушивался к своим впечатлениям, получалось странное — ни ужаса, ни радости, мутота какая-то. Не тошнит, нет. Но как-то не по себе. Хрипит висельник, шуршит веревка по суку.

— А как оно — того? — переспросил молодцеватый патризан.

— Ну, я думал, что сам командир приговор зачитает. И лопаты мы с собой не взяли. И там всякие последние желания после казни. Или перед? Да и висит он как-то не так — взялся излагать свои сомнения Лёха.

— Висит он нормально. Так они его жертву повесили. Ворота невысокие, метра два, Тоже ногами доставала. А перед этим они ее и дочку старшую в избе растянули. Старшенькая-то бросилась маму защищать, ей как раз весной 16 исполнилось, только-только грудки стали наливаться. Вот ее по девичьим сисечкам — прикладом. А потом растянули. На двадцать мужиков. Моя бы воля — я бы этого капитана сраного как полено бы стругал — скрежетнул зубами Киргетов.

— А что не стругаешь? Тут же никого нет, а мы не против — удивился коренастый партизан.

— Нельзя. Нельзя человеческий облик терять. Мы — не они — твердо сказал разведчик.

— Ты как комиссар говоришь — осуждающе заметил его подчиненный.

— Комиссар — человек книжный, жизни не нюхал. Как и лейтенатик твой. Он, конечно, парень геройский — но много открытий ему еще предстоит — сказал Киргетов.

— В жизни все не так, как на самом деле — в очередной раз высказал совершеннейшую истину Лёха.

— Это точно — по — суховски вздохнул коренастый.

— Только я тебя не пойму — сказал разведчику старшина ВВС.

— Я — лесовик, мне гладко говорить сложно — пожал плечами браконьер.

— А не про изложение речь. Про то, что готов стругать — а нельзя почему-то.

— Что непонятного — я — человек. Мне на одну доску со зверьем бешеным вставать — нельзя. Видал я, как просто самому озвереть, это как в бездну шагнуть. И улетишь — не зацепишься. Потом среди людей жить невозможно.

— И опять не пойму — оно же вон мучается — кивнул Лёха на старательно соблюдающего вертикальное положение висельника.

— Девочке обещал, что этот тварь те же муки примет, на какие ее маму обрек.

— Наврал, выходит, не все муки — хмыкнул менеджер.

— Ну, если тебе охота гаду этому в задницу елочку всунуть — валяй. Что, кишка тонка?

Лёха вздохнул. Вообще-то да, в носу у него было не кругло вписаться в казнь.

— Вот я об этом. Горазды вы, городские, языком трепать. Да, ясно, что не полной меркой. Этой твари только за свою шкуру страшно. А у покойной жинки иначе было. Мне ж соседи рассказали, как она помирала. Жила себе хорошая гостеприимная добрая баба. Детей хороших нарожала, девчонки все красавицы и добрые тоже. И ни с того ни с сего ее опозорили, дочку при ней суродовали и потом на виселицу. Убивать! При детях и соседях! И дети сиротами остаются! Знаешь, как ей жутко умирать было — ни за что? Меня если вешать будут — так не то выйдет, есть за что, а бабу-то за какие грехи? Ты вот на себя примерь — как тебя в твоем же доме убивать вдруг примутся за просто так. Даже не за просто так, а за то, что доброе дело сделал? Страшно? — глянул внимательно разведчик.

Потомок медленно кивнул головой. Ему как-то вдруг померещилось, как вот так его вздергивают. И пробило ознобной изморозью по коже.

— Вижу, что прочувствовал. Вот и суди сам. И привыкай побыстрее, что тут книжки — не совсем то, что нужно. Тут житье и проще и сложнее, но прямое житье — руками делать все надо, не языком. И за сделанное ответ нести — полный. Шкурой своей. И хитрости видны сразу. Вон этот хитрый татарин, Абдуллин — думал что соорудить пообещает адскую машину с винтовочным затвором, а сам в виду имел, чтоб винтовку ему выдали. А то ему стыдно без оружия. Винтовку-то он портить не будет, себе оставит, а сделает другой взрыватель, без затвора, попроще и понадежнее. Ну, так и командир не лыком шит, сам хитрован первостатейный.

— Погоди, я ж видал, что Абдуллин был вчера уже с винтарем? — спросил Лёха.

— Так он представил начальству взрыватель самодельный — из гильзы и пружинки. Парень головастый оказался, и в своем взрывательном деле толк понимает. За то винтовку и получил. И с гонором парень — ему командир бает, что, дескать, после первого же успешного подрыва винтовку Манлихер на немецкий карабин заменят в порядке поощрения, так что дерзай, юлдаш, а Абдуллин в ответ — дескать после подрыва он насчет автомата сам расстарается — сообщил Киргетов.

— Взрывчатки нет — напомнил коренастый, пуская струю дыма в воздух.