Лехнаволокские истории

«Гадюка! — возмутилось все в Гриньке. — Я ей о верности, о любви, о дружбе, а она… Да все они одним миром мазаны!» — забурлило, заклокотало, вскипело в груди. Вернулся в горницу, уселся за стол, откупорил бутылку, нацедил полнехонький — по самый марусин поясок — стакан, влил в рот без роздыху, привычно занюхал рукавом.

«Вот потаскуха, вот стерва!»

Встретил ее остекленелыми глазами, но с еще более слащавой и вместе с тем ехидной улыбкой.

— Выпей, — протянул сразу полный стакан. Ирина удивленно и испуганно вскинула брови.

— Я не знаю… Много.

Она еще не понимала, что ему от нее нужно, но отпила чуть-чуть — есть очень хотела.

— Кушай, родная, кушай. Вот тушеночка, сардинки, хлебушек, прелесть моя.

Налил себе еще.

— А теперь вместе выпьем. За встречу. За знакомство.

— Больше не могу, — взмолилась Ирина. И решительно прибавила:- У меня парень есть!

— То есть, какой еще такой парень? — надумал поиграть с нею Гринька. — Я же и есть твой парень, голуба! Ты же мне письма какие писала!

— Я другого встретила.

— Другого? Какого другого? И месяца не прошло с письма твоего!

— Может, это письмо долго шло? — смутилась Ирина.

— Может, родная, может. Да ты кушай, кушай. Знаешь что: давай за парня твоего выпьем. За парня-то своего выпьешь? — протянул ей Гринька ее недопитый стакан. — И я за него выпью. За вас, за ваше счастье, лады? Есть же счастье на свете? Должно быть. Не так ли ты мне писала? — подмигнул он лукаво и отправил себе в глотку свою порцию.

— А я-то, наивный… Я, верящий в чистое, светлое, настоящее…

Ирина уже захмелела, хлебнув натощак.

— Ты, Гриша, тоже хороший, — произнесла виновато.

— И ты очень даже ничего, — придвинулся к ней поближе Гринька, положил руку ей на колено, слегка сжал. Ирина пугливо отвела ногу в сторону.

— Не надо, Гриша, не надо…

— Не надо? Не надо! — стал раззадоривать себя Гринька. — А что надо? Что? Светлой любви тебе хочется? Счастья бесконечного? Да что ты понимаешь в этом, дура! Счастье — как звезда, упавшая с неба: заметил, а через мгновение и след ее простыл, снова мрак и темнота, как будто и не было ничего. Только одна надежда — увидеть снова эту звезду… Усекаешь?

Ирина испуганно смотрела на Гриньку, совсем не понимая, о чем он говорит.

— И я вот не понимаю — зачем ты все эти письма пишешь? Ради удовольствия?

Ирина еще больше испугалась, съежилась, хмель будто выветрился весь.

— О чем ты говоришь, Гришенька? — спросила робко.

— Да вот об этом, об этом! — схватил он ее за руку и потащил за собой в спальню, где швырнул на кровать. — Об этом говорю, Иришечка! — перевернул шкатулку и высыпал на комод все письма (некоторые слетели прямо на пол). Гринька стал вскрывать их и зачитывать:

— «Единственная моя, как я счастлив, что дождался от тебя весточки. Если б ты знала, как тяжело здесь, в неволе, не получать ни от кого писем…» «Дорогая Ира! Спешу сообщить тебе…» «Милая… Прости, что я так называю тебя, хотя пишу впервые. Мне так хочется сказать кому-нибудь «милая», так сильно хочется, что ты поймешь меня, простишь и не станешь держать обиды…»

— Зачем ты писала им, змея, зачем? Давала надежду… Позабавиться хотелось, поиграть? Да нельзя с нами так играть, пойми, дура! — внезапно сбросил он все конверты с комода. — Мы там, в неволе, как загнанные волки, как истекающие слюной шакалы!..

Гринька вышел из себя. Ирина как упала на кровать, так и лежала, плача навзрыд, смахивая слезы с лица углом подушки.

— Я не знала… Не думала… Хотела, как лучше… — лепетала сквозь слезы.

— Не думала?! А если бы мы все вместе приехали сюда? Одновременно? А? Знаешь, что мы бы с тобой сделали? Нет? Не догадываешься! Так я тебе сейчас покажу, — подступил к ней Гринька, расстегивая на ходу брюки. — Сейчас ты всё, милая, узнаешь, всё…

— Нет! — закричала Ирина, вырываясь из его цепких рук. — Не надо! Прошу вас! Прошу…

Гринька ушел от Ирины только через час, полностью насытившись, с прежней уверенностью, что все бабы стервы и суки продажные и нет им прощения на этом свете…

…Когда из города вернулась бабушка, она застала растрепанную, взлохмаченную, помятую внучку свернувшейся калачиком на кровати — всю в слезах, в отчаянии упершуюся лбом в стену.

29

Вечером, когда теплица была полностью закончена, Михалыч, щедро рассчитавшись за работу, сказал Женьке, что в другом месте — километрах в пятидесяти отсюда, — на строительстве другой его дачи — человеку понадобится помощник. Дел на неделю, не больше. Там есть жилье, еда, инструмент, — в общем, все необходимое. Естественно, по желанию. Оплата все такая же — по договоренности.

— Пошли туда кого-нибудь, бригадир.

Женька тут же назвал Резника. По-другому и не выходило: в их компании он был как бы не свой, пришлый, со стороны.