Лехнаволокские истории

Конечно, в жизни она симпатичнее выглядит: щечки пухленькие, алые, сама крепенькая, ладно сбитая, ляжки крупные, налитые. (У Гриньки аж внизу живота при виде их — оголенных — засвербело, затомилось.)

Подошел поближе, улыбнулся, как можно обаятельнее, и самым задушевным голосом сказал:

— Ну, здравствуй, Иришка, — не боясь показаться фамильярным.

— Здравствуйте, — неуверенно, собрав брови на переносице и пытаясь угадать, кого же это Бог послал, отозвалась Ирина.

— Вот и встретились. Я — Гриша. Гриша Завозов — собственной персоной. Приехал, так сказать, на любаву свою поглядеть.

Тут только до Ирины дошло, кто перед ней. Лицо залилось краской, мысли перепутались, во рту так и осталась не проглоченной семечка. Никак не ожидала такого поворота. Писала письма в надежде скрасить свое и чужое одиночество, уверенная, что дальше писем дело не зайдет. Считала — так всё, ненастоящее, только чтобы разобраться в себе, а оно вон как вышло: кто-то всерьез принял все ее душевные излияния. Да как теперь быть-то? Человек-то незнакомый, а не выгонишь — вроде как друг, хоть и по переписке. Завертелось все в голове Ирины, перемешалось.

— Что в гости не зовешь, не кличешь? — стоял возле нее Гринька, улыбался. — Давай поближе, что ли, познакомимся, — протянул ей руку, как мужику. Ирина оторопело сунула ему свою, ослабевшую. Гринька легко пожал ее, ощущая завораживающую пухлость девичьей ладони. Сжал бы и посильнее, но — сдержался, чувствуя: не клеится что-то.

— Может, все-таки в дом пригласишь? — видя, что Ирина не осмеливается ни на что, спросил в конце концов.

— Заходите… — все еще не пришедшая в себя, вяло промолвила Ирина.

— Вот и ладно, — улыбнулся Гринька как можно добродушнее. — Да ты не бойся меня, я, поди ж, не кусаюсь.

Прошли в избу. Гринька на мгновение замер на пороге, огляделся.

— Сама живешь?

— С бабушкой.

— А бабка где?

— В город поехала, в больницу. С печенью что-то неладно, — ответила Ирина и тут же торопливо добавила: — Да она уже должна быть. Вот-вот…

— Хорошо, — неопределенно протянул Гринька и сел за стол в горнице, у окна. Сперва пристально поглядел на улицу, потом повернулся к Ирине:

— Ну, рассказывай: как живешь, как дела твои… В письмах-то оно туманно всё.

Ирина смутилась, побледнела.

— Как живу? Живу вот. Здесь.

— Хорошо, — опять протянул Гринька и, пошарив взглядом по комнате, неожиданно предложил:

— Ну, может, за знакомство выпьем? У меня есть кой-чего с собой, — извлек он из своей небольшой дорожной сумки поллитровку, пару банок кусковой говяжьей тушенки, банку сардин.

— Ты уже, поди, обедала?

Ирина отрицательно покачала головой.

— Вот и ладно, вместе и перекусим. Да что ты стоишь, как неприкаянная, накрывай на стол, не стесняйся, мы же с тобой — старые, можно сказать, знакомые.

Ирина засуетилась, сбегала на огород, нарвала зелени. Больше предложить было нечего: бабушкина пенсия кончилась на прошлой неделе, а запасы съедены.

Гринька заметил растерянность Ирины.

— А хлеб-то есть?

Она, извиняясь, развела руками:

— Бабушка должна из города привезти.

Гринька хмыкнул, полез в карман, выудил кой-какую мелочь, прикинул, хватит ли на обратную дорогу. Хватало.

— Не знаю, где тут у вас «комок», сгоняй сама, лады? Не в службу, как говорится, а в дружбу.

— Но сегодня понедельник, и наш магазин закрыт. А хлеба я у подружки возьму, она неподалеку живет, я мигом.

— Только не говори ничего подруге, милая. Не надо, чтобы все знали, что я к тебе приезжал. Лады?

Ирина согласно кивнула головой и выскочила во двор. Какое-то недоброе чувство стиснуло ее сердце, но на улице дышать сразу стало легче. Взволнованная, заскочила она к Даше.

— Даш, у тебя немножко хлеба, случайно, не будет? Вечером, как бабушка вернется, отдам.

— Возьми там, на полке. Сама знаешь, где, — бросила Даша, не отрываясь от телевизора.

— Возьму полбуханки, у вас почти целая здесь.

— Куда тебе столько? Проголодалась, что ли?

— Да вечером все равно отдам.

— Ладно, бери.

Даша с удивлением посмотрела ей вслед. Даже привстала, в окно проследила за убегающей Ириной. Что-то явно было не так. Что у нее там стряслось?

Тем временем Гринька, оставшись один, пошел осматривать остальные комнаты.

Конечно, иначе, как убогим, это жилище не назовешь: занавески выцвели, постельное белье застирано, полы давно не крашены, окна тоже, — видно, перебиваются на бабкину пенсию, а какая нынче пенсия у народа — известно.

А вот это, наверное, уголок самой Ирины: старый комод, на нем зеркало, какие-то косметические безделицы, крупная шкатулка, из которой выглядывает уголок конверта.

Гринька с любопытством откинул лакированную крышку, воззрился на довольно толстую пачку писем. Взял верхнее, посмотрел обратный адрес. Тоже из колонии, но не от него. Перевернул еще несколько конвертов. Тот же почерк. А вот другой. Через три конверта — еще размашистее. А вот и его мелкие каракули: «Жду ответа, как соловей лета… Жди, девчонка, не забудь, вернусь, нежно склоню свою голову на твою белоснежную грудь…» Выходит, не одному ему благоверная мозги сушила, не одному ему, страждущему, письма слала.