Лекции о Лейбнице. 1980, 1986/87

Вопрос: Это наводит меня на мысль о Бергсоне. Это дает нам понять проблему различия между качественными и количественными множествами. Можно было бы утверждать, что количественное множество располагается на пересечении двух бесконечных линий. Привожу пример, близкий моему сердцу: как добраться до пространства, или до протяженности, из порядка какой-либо сугубо качественной вещи? Можно ли сказать относительно квалифицированного пространства, что оно располагается на пересечении двух бесконечностей: бесконечности тела в движении и бесконечных множеств малых актуальных частей, а другой бесконечной линией будет свет, являющийся неисчислимым?

Жиль Делёз: Ага. Я предпочитаю манеру, в которой ты закончил, манере, с которой ты начал, потому что, как и я, ты чувствителен к опасности сопоставлений. Относительно проблемы множеств (а это фундаментальная проблема) можно сказать в общем и целом следующее: Бергсон доходит до основополагающего момента в теории множеств и пытается сделать ход, чтобы перенести ее из математики в философию. Существуют два автора, одновременно делающие эту попытку – перенести множество с простой стадии математической теории, чтобы ввести его в философию: это Гуссерль и Бергсон. Да, это так. Что интересует меня у Бергсона, так это конкретный вопрос отношений между дискретными множествами и множествами континуальными. Ладно. Интересуется ли он проблемами единственного и множественного? Да, возможно; опять-таки, у него нет ни единственного, ни множественного, у него только множества, и благодаря этому он глубоко современен. Единственного и множественного больше нет, вопрос о единственном и множественном в философии не ставится. Чтобы избежать путаницы, я бы сказал о Лейбнице следующее: есть нечто, чего нет у Бергсона и что есть у Лейбница, и есть нечто, чего нет у Лейбница, а есть у Бергсона, – вот потому-то философия столь прекрасна. Чего нет у Лейбница, так это упразднения проблемы единственного и множественного. Он продолжает – ведь это человек XVII века – мыслить в терминах единственного и множественного. Более того, возьмем его концепцию гармонии. У тебя есть отношения «множественное – множественное», но основополагающим эталоном для них служат у Лейбница отношения «множественное – части». Зато ты видишь у Лейбница попытку исследования типов множеств, которая совершенно не совпадает с бергсоновской ситуацией. Итак, если я попытаюсь взять три простейших типа, то это будет уже не три множества, не три бесконечности, а всего две: существуют лишь множество монад и множество тел. И тогда это чудесно, так как ты показываешь нашу цель: рассмотреть то, что Лейбниц называет гармонией. Так что же он называет гармонией? Он называет гармонией две вещи: все монады выражают один и тот же мир, но этот мир существует лишь в самих монадах; у монад нет ни окон, ни дверей, между ними нет коммуникации, они не воздействуют друг на друга. У каждой монады – только внутренние действия, каждая монада воздействует на саму себя, по отношению к своим предикатам; ни одна монада не воздействует ни на какую другую, они замкнуты. Можно сказать, что между монадами не существует никакого прямого воздействия, но имеется гармония. Еще следовало бы сказать, что они выражают один и тот же мир, раз мы утверждаем, что мир не существует помимо монад. Гармония – это как раз она. Гармонии не было бы, если бы они выражали мир, существующий за их пределами. Если предполагается, что существует некий мир, общий для всех нас, и что между нами гармония, и никаких проблем нет: то, что я вижу спереди, ты видишь сзади, и, словом, это все. Но это не так. Мир не существует за пределами монад, а следовательно, для того чтобы он был одним и тем же миром, необходимо, чтобы монады находились в состоянии взаимной гармонии. Как говорит Лейбниц, это – одно из доказательств бытия Бога. Если бы не было Бога, было бы исключено то, что вы выражаете один и тот же мир, – или же общему миру потребовалось бы существовать реально. Но если верно, что мир – это только виртуальность и он достигает актуальности в каждой выражающей его монаде, то мир есть не что иное, как взаимная предустановленная гармония. Как если бы Бог настраивал часы одних монад по другим, вот что говорит Лейбниц в великой метафоре настенных часов; обратите внимание на отвратительный абсурд, который получался бы, если бы мы считали, будто это означает, что у всего мира один и тот же час; наоборот, это означает, что когда у меня час пять минут, то существует и тот, у кого час десять минут, а между ними – две выразительные силы; такова связь. Вот она – предустановленная гармония между субстанциями, или монадами. Вы это, надеюсь, понимаете: это существенно.