Лекции по искусству. Книга 4

А теперь очень любопытная вещь. В начале 20-го века, гениальный писатель Томас Манн (он, и по сей день, остается одним из величайших писателей мира) написал роман, который называется «Доктор Фаустус». Это роман о немецком композиторе Адриане Люверкюне — музыкальном гении 20-го века. И одна из самых центральных сцен, которая существует в романе — это ЕГО приход. Того, кого в «Мастере и Маргарите» зовут Воланд. Сатана ли, черт ли, что пришел к Ивану Карамазову — одним словом «ОН». И одна из самых центральных сцен в романе связана с ЕГО приходом к Адриану Люверкюну.

Я хочу прочитать один фрагмент из романа Томаса Манна «Доктор Фаустус», очень многозначительный, потому что пути от «Меланхолии», от этих песочных часов и этих странных образов по многим тропам доходят до нашего времени.

Весь разговор происходит между музыкальным гением Адрианом Люверкюном и ИМ, а третьим между ними всегда стоит Дюрер. Тень Дюрера в романе Томаса Манна постоянно появляется то там, то тут. Например, в квартире Адриана Люверкюна на стене висит гравюра «Меланхолия». И композитор свой первый знаменитый бретонский цикл, прославивший его, сочинил благодаря этой магической таблице. А таблица эта имеет очень большое значение, потому что она, именно дюреровская, из «Меланхолии». Он называет ее «изумрудная скрижаль». Потому что по легенде она пришла к нам, как изумрудная таблица еще с Древнего Египта, что в переводе на язык современных понятий или, вернее, на образный язык, звучит, как Эсмеральда.

Я уже не говорю о том, что у Виктор Гюго, его «Собор Парижской богоматери» — роман алхимический. В нем мелькает та же самая Эсмеральда — изумрудная скрижаль. А уж для Адриана Люверкюна эта Эсмеральда просто самая главная трагическая награда его жизни.

Так вот, они постоянно разговаривают между собой о Дюрере. И даже в финале романа, когда уже Адриан Люверкюн сходит с ума и исполняет «Плачь доктора Фаустуса», Томас Манн пишет, что на премьере были люди необыкновенные, все мировые знаменитости: «И мне кажется, я видел среди них человека, который очень напоминал Альберта Дюрера». То есть, он как бы присутствовал на исполнении плача.

Вот я вам и хочу прочитать несколько отрывков, идущих один за другим и связанных такой очень любопытной завязкой. Они все время говорят о Дюрере. «…Как я замерз, меня потянуло на солнце» — это очень важное замечание, потому что Дюрер очень мерз в Германии. Ему нужно было солнце. Он обожал Италию, ездил туда, жил в Венеции у художника Джованни Беллини. А черт является Адриану Люверкюну именно в Италии… А теперь, извольте, песочные часы «Меланхолии». Видать, черед за магическим квадратом — здесь он перечисляет абсолютно все. «Да, — говорит ему этот человек. — Сейчас я ставлю перед тобой эти песочные часы. И мы даем тебе время, чертовски длинное время — 24 года, и все это время ты будешь гением. Пока будет сыпаться эта красная тонкая струйка песка из верхнего резервуара в нижний. И пока она сыпется, ты станешь Адрианом Люверкюном. Тебе будет казаться, что это время недвижимо, потом оно будет все убыстряться, пока, наконец, не закончится».

И Адриан спрашивает его: «А ты к нему (то есть к Дюреру) тоже приходил?». «Нет, — отвечает его посетитель, — к нему я не приходил. Он сам обходился, без нас. Без меня он обошелся».

Что же требует от Андриана этот черт? Чего ОН его лишает? ОН лишает его только одного: «Тебе запрещена любовь». ОН лишает его любви. То есть творчество твое будет абсолютно интеллектуальным. Оно будет холодным. И его лишают самого главного божественного дара, который дан человеку. Ты можешь быть гением, но без любви. А к Дюреру не приходили. Он без них обошелся. Потому что им дана была полнота свершений чувств, что и показано в «Меланхолии». И еще одна очень любопытная деталь. В этом же разговоре Адриан Люверкюн пытается понять, какой национальности его гость. И он спрашивает: «А ты кто? Ты немец?». ОН говорит: «Да, я немец. Пожалуй, даже природный немец, но старого и лучшего толка. Космополит всей душой. Хочешь от меня отмахнуться, а не принимаешь в расчет исконно немецкой романтической тяги к странствиям. Тоска по прекрасной Италии. Выходит, я немец. Я немец подобно дюреровскому примеру. Я тоже замерз и меня потянуло на солнце».

А вот этот разговор не менее интересный, чем предыдущий, о котором я вам говорила. Если вы вспомните разговор Берлиоза с незнакомцем на Чистых прудах, когда тот его спрашивает и все никак не может понять, кто незнакомец по национальности. Там, почти буквальное цитирование. Поэтому здесь много каналов, где пересекаются самые неожиданные линии. Линии жизни и творчества Дюрера пересекаются с линиями Томаса Манна и Адриана Люверкюна — художника 20-го века. Вот это и есть культура. Когда бы и куда бы это не кануло, но возрождаясь, возникает всякий раз на новом этапе: уточняясь, углубляясь, как резцовая гравюра, давая все более глубокую линию и все более яркий свет.