Лекции по искусству. Книга 4

Дюрер был необыкновенно красивым человеком. Это отмечали и его современники, которые очень много писали о его красоте, о его щегольстве, о том, как он любил одежду, как он любил красиво причесываться. Мы видим это на его автопортретах.

Дюрер в образе Христа

Я бы могла привести много аналогий, что означает такое повышенное отношение к своей внешности. А это ни что иное, как попытка закрыть себя. Быть всегда в этой форме. Закрыть себя в футляр безупречности. Чтобы ни для кого не быть доступным. Это очень занятная черта. Целое исследование можно об этом написать. У него было подчеркнутое отношение к себе. А уж как волосы были написаны. Джованни Беллини говорил ему: покажи мне кисточку, которой ты пишешь эти волосы. Дюрер брал обыкновенную кисточку. А как, написаны были ею волосы! Но Джованни никак не мог понять, хотя сам был замечательным мастером.

И опять эта фраза «Как я мерзну здесь, мне бы на солнце». Он в домашнем халатике на беличьем меху. Нервная рука потрясающей красоты, как обнаженные нервы и, живущая самостоятельной жизнью — другой, какой-то очень напряженной. Это соединение. Да, все дано, как на картине «Меланхолия», но я только человек. Как человек, я абсолютно слаб. Это поразительный вывод, который он делает.

Современники называли его Мастер. Мастер Дюрер. Это автопортрет Мастера. И в «Меланхолии» портрет Мастера. Что такое Мастер? Мастер он потому, что может сделать шедевр. Мастер может сделать то, чего не может сделать никто. Ты получаешь звание Мастер, как академик, если ты можешь сделать то, чего не могут другие.

Он был Мастером, когда творил и становился Творцом. Люди, художники, гуманисты, жившие в то время, называли Творца Мастером. Они его иначе и не называли. Они говорили Мастер и квалифицировали его как Творца, потому что он творил мир, по образу своему и подобию. Он, как художник творил и из праха, и из черепка.

Этот портрет 500 годов — портрет великого Мастера, которому так много дано, и у которого так много отнято, который так силен, и который так по-человечески болезнен и слаб. Который может то, чего не может никто — он творит шедевры и имеет такую болезненную и уязвимую в жизни оболочку.

Дюрер — это одно из самых интересных явлений мировой культуры не только потому, что он был абсолютным гением и знал то, чего не знал никто, но еще и по тому, что он, до сих пор, ставит вопрос о парадоксе гения. Как говорил Пушкин: «Гений парадокса друг». Дюрер был по определению Пушкина «парадокса друг». И этот парадокс заключается в том, что его знания, его возможности, его практическая деятельность для нас невероятны. Он был человеком, который сочетал в себе безграничность возможностей и самоограничение — одну из самых основных черт современной морали. Самоизлучение и самоограничение.

Как-то меня спросили, а было ли какое-нибудь влияние Дюрера на Тарковского? Я совершенно не считаю, что Дюрер имел влияние на Андрея. На Томаса Манна или на Булгакова он имел влияние, на своих современников — да, на Плавинского — разумеется. То есть, это взаимодействие. Что же касается Тарковского и той книги Дюрера, и «Апокалипсиса», который видит Иван и его драконоборчество — это только от того, что для него Иван, как герой, становится мифологической фигурой. За Иваном стоит образ Георгия Победоносца, а за Георгием Победоносцем стоит образ Архангела Михаила. Когда он открывает книгу «Апокалипсис» Дюрера, которую случайно находит и открывает гравюру «Побивание Сатаны», то, с нашей точки зрения, Иван принимает на себя образ драконоборческий. Битва со злом. В нем есть крупица Архангела Михаила, как архетип, им еще не осознаваемый. И то же исступление, и та же неотступность. Потому что за ним стоит земля, за ним стоит мать, за ним стоит его прерванная навсегда жизнь. Тарковским был найден этот образ и продемонстрирован безупречно. Это полное, стопроцентное попадание. У него были не столько знание, сколько фантастическое чутье гения. Если он что-то видел, он точно знал, чего это стоит, как художественное открытие.