В Константинополе Алексея продержали около года на «тщательном испытании» и соборне посвятили, приняв ряд мер, чтобы обеспечить власть патриархии над русской церковью. Известна оговорка, что патриарх допускает поставление кир Алексея только в виде исключения, запрещая в то же время поставление «тамошних архиереев» из русских уроженцев, т. к. это привилегия клириков Константинополя как более сведущих в канонах и гражданских законах, носителей традиций и просвещения греческой церкви. Односторонне судить так, что тут все дело в византийском властолюбии, корыстности и т. п. Национализация русской иерархии могла внушать опасения и по более идеальным мотивам: Алексей, действительно, мог представляться лицом, исключительным по подготовке, а, кроме того, в Константинополе должны были по собственному опыту понимать, что московская иерархия вступает на путь превращения в орудие светской политики и подчинения светской власти. Патриарх хотел видеть в русском митрополите своего «сослужителя», представителя своей власти и состоявшего при нем священного собора, авторитетного в глазах князей и независимого в отношении к ним служителя восточной церкви, а не политики русской. Поэтому патриарх предписал Алексею через каждые два года приезжать в Константинополь «в силу своей зависимости от святой божией вселенской и апостольской церкви» или присылать надежного клирика для получения ответа по всем важным очередным церковным вопросам[163]
. На деле, Алексей только раз еще ездил в Константинополь, а посылал посла, только когда находил нужным опереться на патриарший авторитет. А опора эта была необходима для утверждения силы северной митрополии, ее власти и авторитета. Раздражение против возвысившейся Москвы и ее засилья неизбежно отражалось и на церковных отношениях при митрополитах, ее союзниках и сотрудниках, при митрополите, [как] ставленнике великого князя, вышедшем на митрополию из московской боярской среды. Алексей выхлопотал определение патриаршего собора о постоянном пребывании митрополичьей кафедры во Владимире с тем, чтобы «Киев, если он останется цел, был собственным престолом и первым седалищем архиерейским, а после него и вместе с ним святейшая епископия владимирская была бы вторым седалищем и местом постоянного пребывания и упокоения [митрополитов]»; так что и в случае возрождения Киева – «собственным седалищем» (резиденцией) митрополитов останется Владимир, сохраняя за Киевом кафедральное значение[164]. И, конечно, такое решение вопроса о митрополии отнюдь не является компромиссом между желанием Москвы перенести престол митрополии на север и консерватизмом – что ли! – Константинополя. Напротив, сохранение за митрополией значения «киевской» было связано с крупными интересами как митрополитов, так и великих князей московских. В этом деле, наряду с естественным стремлением митрополитов сохранить более широкий район власти и доходы с него, стоят политические интересы великих князей, опять-таки сплетавшиеся с интересами митрополичьей кафедры, которой грозила не только опасность потерять Киев и юго-западные епархии вообще, но и Тверь и Новгород, не говоря уже о Смоленске, как только для них получилась бы возможность потянуть к иному, не московскому, церковному центру.