Лелейская гора

Мне кажется, я не один. Во мне проснулись дикие, плотоядные предки, привычные к виду крови, и решили потехи ради обучить меня тому, чему не успели обучить других. Они подталкивают, поправляют, показывают, куда забирать, а иной раз сами ведут мою руку. В голове у меня стоит гул от множества голосов, советов и возгласов одобрения и гнусных реплик, превращающих свежевание туши в насилование. И, оглушенный этим гулом, я смутно сознаю, что, увлекшись, позабыл об опасности. Гладкая и мягкая ворсистая кожа похожа на бархатную юбку. Юбка прилипла к телу, и для того чтобы добраться до скрытых и плодоносных источников наслаждения, надо отдирать ее ножом. Я должен добраться до них, добраться немедленно. И, охваченный лихорадочным жаром, с каждой секундой разгоравшимся во мне, я сдирал ее с тела, она же, томимая противоречивыми чувствами, молча покорилась мне и не оказывала сопротивления. Мой острый нож безошибочно делал разрез, оставляя двойной волан кружев но краям. И нигде не прорвал шелковистой подкладки, шуршащей и стыдливо белевшей, словно нижняя юбка.

От туши веяло теплым дыханием жизни, которая в предчувствии скорого конца торопилась переселиться на новое место. Я добрался до пены жира и тут остановился передохнуть. Жир был на ощупь как снег, теплый и мягкий снег, напоминавший по виду девичью вышивку: кисейная канва, накинутая утренним солнцем на склоны гор. И вспомнилось мне, как Беле Треус на убое скота вечно жевал губами, и чавкал, и глотал, и дергал усом. Теперь наконец я понял, что он жевал; я вслед за ним пошел его дорожкой и с сильным опозданием сдавал экзамены. Ноздреватая пена жира таяла во рту и пахла яблоками. Если я буду продолжать в том же духе, подумал я, и задержусь еще какое-то время на этом свете, я, может статься, догоню и перегоню Треуса. И я пожал плечами: что же, пусть будет так, если нельзя иначе!.. Лучше уж так, чем похоронить себя заживо, как Нико, лучше живой Треус, чем издыхающий с голода Ладо.

Я отделил голову от туши и отодвинул ее в сторону, стараясь избавиться от ее назойливого взгляда. Содрал шкуру с брюха и обрубил ему ноги по бабки. Придерживая шкуру левой рукой, я правой - пальцем и кулаком - пробираюсь дальше. Дошел до хребта. Здесь самая лучшая кожа для обуви, надо снять ее острожно и по возможности без ножа, жаль, если проткнешь. Руки у меня покрылись слоем жира, набухли, будто я надел на них хирургические перчатки, и застревали на ходу, а нож затупился. К тому же мои израненные колени натирала трава. Я устал, лихорадка прошла, я окончательно протрезвел и с ужасом подумал: что это я делаю? .. В угаре скотобойного азарта, пьяный от крови, я позабыл про ощетинившийся мир, подстерегающий меня. Они могли подкрасться ко мне сзади. Может быть, они уже стоят у меня за спиной и беззвучно смеются надо мной… Одним рывком я отскочил назад, вторым, не дав им опомниться, перемахнул на опушку леса. Удивительно, что до сих пор никто не крикнул и не выстрелил. Я огляделся - никого нет, только деревья махали ветвями.

На горных вершинах догорали солнечные блики, их золотые заплаты все уменьшались, постепенно угасая, бледнели красные пятна. Из долины поднималась ночь, и недалек тот час, когда она хлынет с неба. Я закурил самокрутку, мне надо было успокоиться и поразмыслить. Не может быть, чтобы они не слышали выстрела - здешние леса кишат засадами. Однако издали они могли принять меня за своего и поспешить к дележке мяса. Времени для этого у них было вдоволь, и сейчас они должны быть где-то близко. Нужно забирать часть туши и уносить ноги, пока цел. Давай, приказываю я себе, но не двигаюсь с места. Разительная перемена, происшедшая во мне, мешает мне действовать разумно. Я стал собственником мяса и не могу за здорово живешь отступиться от него - я буду биться за это мясо, как подобает всякому собственнику, буду стрелять, рычать, вырывать. Я наточил нож о камень и вернулся к своей работе. Свернул кожу длинной трубой, и она затрубила сверхмощными трубными звуками о крови, смерти и собственности. Я наложил полный ранец сала и красных ломтей мяса. Пусть засалят и окровавят мои книги - я их вышвырну вон. Зачем мне книги? Расчленить бычью тушу и на плечах перенести ее в лес стоило мне немалых трудов. Но оставлять ее на земле или даже в земле было слишком рискованно - пронырливый народ все разнюхает.