Лелейская гора

Расположившись в тени сливы, я съел кусок хлеба с мясом, поджаренным на сале. Выпил чашку молока, болтая с Ивой о том о сем, а мысль о том, что мне надо украсть где-то одежду, росла между тем как на дрожжах и окончательно упрочилась во мне. Невидимая, она постоянно напоминала мне о своем присутствии, будто кто-то третий притаился в тени под деревом и, улучив мгновение, когда разговор наш замирал, нашептывал мне: «Сообрази, с кого начать? …» И я теряюсь в догадках и не знаю, на ком остановиться. Где есть добро, там его стерегут как зеницу ока; одна голытьба не держит сторожей, но ее я и трогать не стану. Потормошить бы Настича, да там соседи близко и старичок живет один, беженец, а старички никогда не спят; да и что толку к Настичам идти - пустозвоны они, все, что у них дорогого есть, они на себе носят. Другое дело братья Вуколичи - те служили унтерами по интендантской части и здорово погрели себе руки на казенном добре, часть спустили, но много еще и непроданного осталось, и поэтому Вуколичи держат пса. Днем собака спит, а если не спит, я по старинке заткну ей глотку мясом. Только не лежит у меня душа с этими унтерами связываться; сидят они себе и не рыпаются, и ничего мне худого не сделали.

А вот кого бы надо было потрясти, так это Бойо Мямлю - у него отродясь никто ничего не стащил, а это само по себе несправедливо. Когда мы собирали зерно для армии, Бойо решил меня поддеть: «Для какой же это армии ты зерно-то собираешь?» - «Для нашей, партизанской». - «У нас же теперь другая армия есть, для нее я и даю, а сразу двум давать не могу …» И оставил меня с носом, за что теперь я его и проучу! . .

- Где Бойо Мямля этим летом держит скот? - спросил я Иву.

- На Думаче. В горы не стал выгонять, боится, не ограбили бы.

- Невестки с детьми у него со скотом, как всегда?

- Это уж как положено.

- А он возле дома околачивается, сливы стережет, боится, как бы они не дай бог не сбежали?

- Они с сыном вдвоем стерегут, только на собрания и отлучаются. А что это ты так расспрашиваешь про него, Ладо?

- Соскучился я по нему, давно его ворокотни не слышал.

Месяц зашел. Спускаясь к реке, я размышлял о том, что недурно бы и Бойо раскошелиться хоть разок; до сих пор он только тем и занимался, что выуживал деньги у других. Воображаю, как он будет беситься и кусать себе локти с досады,. что не сумел укараулить своего добра, и допекать Треуса, жалуясь на него всем властям … У реки я остановился. Почему это нелегкая тянет меня в горы, когда все живое с гор бежит, даже и вода? Опостылели мне эти горы, голодные, мрачные, уж там ничего не украдешь. А что, если мне переждать денек в селе? Дни нынче длинные, авось что-нибудь, умное в голову придет. В самом деле, почему бы мне в селе не остаться? Посмотрю, что здесь творится. Уж наверное, выдержу как-нибудь один день в этом аду - ведь другие люди варятся в нем изо дня в день … Я залез в заросли орешника и шиповника, доступные разве что козам, и заснул, а проснулся, когда солнце было уже в зените. Меня разбудили какие-то крики, и я увидел, как по дороге, поспешая изо всех сил, бежал вприпрыжку хромой Глашатый. А уж эта спешка - верный признак того, что где-нибудь в девятом от нас селе помер кто-то и намечается выпивка…

За Глашатым высыпали гурьбой утржане. Стали кликать братьев Вуколичей, делопроизводителя и Бондаря. Треуса никто не окликнул - он и сам явится,, если только не на промысел отправился. Покричали и Бойо Мямле перед его крыльцом, он откликнулся из сада.

- Эй ты, айда на кунференцию!

- Больно надо мне туды тащиться! Дудун, дадон, дуду!

- Велено, приказание такое, мы бы и сами по доброй воле не пошли.

- Щас, щас, вот дай оденусь!

- Чего это он говорит?

- А леший его знает. Идешь, Бойо, или нет?

- Он мигом, вот только плащ оденет! - пояснил сын Бойо.

Бойо натянул на себя плащ и вышел вместе с сыном. Обернулся и окинул взглядом свой дом, как бы желая удостовериться, что с уходом хозяина дом остается на прежнем месте. Эта нервозность Бойо убедила меня в том, что дома у него никого нет. Он еще разок оглянулся на ходу, словно прощаясь со своим домом перед дальней дорогой, которая ему предстояла. Повезло мне с этим собранием, если, бы не собрание, Бойо калачом не выманить из дому. По мнению Плотника, эти собрания - то бишь «кунференции» - выдумали офицеры специально для того, чтобы поупражняться перед живой аудиторией в ораторском искусстве, которое будет им совершенно необходимо при учреждении нового государства. Таким образом, по меньшей мере два раза в неделю офицеры публично поносили коммунизм. Присутствующие на этих сходках делились на два лагеря: одни угощали, шумели, орали, сулили золотые горы и раздел турецких земель по Рабану вплоть до Косова, другие попивали ракию, слушали и не слушали и на все утвердительно кивали. Трактирщику эти «кунференции» приносили несомненную выгоду. Да и я ничего не имею против них, поскольку остаюсь полноправным хозяином в опустевшем селе.