Лелейская гора

Лес надоел мне досадной путаницей корней и веток. Что толку хорониться от любопытных глаз в лесу, когда ты сам при этом становишься глухим и слепым ко всему, что происходит за его пределами. Я хочу все видеть, будучи невидимым для других, и поэтому шатаюсь по околицам, верчусь у полей и дорог, где для меня на опушке всегда отыщется распахнутая дверь или окно. Сквозь занавески из листьев и ветвей прекрасно видно, что делается вверху и внизу: кто куда идет, кто о чем говорит, когда думает, что его никто не слышит. Поблизости, как правило, всегда находится подходящий камень, годный для того, чтобы прислонить к нему винтовку. А еще лучше, если за камнями торчат присевшие на корточки пни, одинаково похожие на людей или чертенят. При виде их сбитые с толку каратели пугаются нашей многочисленности и не могут выбрать, в кого им раньше метить. Я отыскал удобный камень, из-за которого выглядывал пень, он вполне мог сойти за моего напарника. Хоть пастухи и разжигали костер у него на макушке, он все еще был жив, и его разлапистое корневище отличалось прежней мощью и производило впечатление длинных ног, простершихся под землей.

Глухой подземный гул разбудил меня и заставил оглянуться вокруг; казалось, огромная змея вылезала из недр земли, разматывая свои кольца. Прежде всего я увидел, что обгоревший пень раскачивался из стороны в сторону. Он скособочился, искривился и, охая, с превеликим трудом вытаскивал из земли один из своих корней, самый верхний. Вытащил, отряхнул и стал рассматривать его раздвоенный коготь. Потом склонился в другую сторону с лицом, исказившимся от напряжения, и только что извлеченным из почвы когтем стал рыть землю. Роет, стонет. Обнаженная от верхнего слоя влажная глубь земли кишит червями, с треском рвутся тонкие корешки, но эти мелочи его не занимают, Откопав вторую лапу, обезображенную топором и сухую, пень осмотрел ее, ощупал и стал тереть комком земли. Этот способ лечения землей навел меня на мысль, что передо мной один из древних местных жителей из времен Кариман-паши или Бушатлины, а может быть, Арслан-паши, схоронившийся в глуши лесов от потрясений военной кампании да и проспавший все на свете…

Несомненно, это кто-нибудь из древних, если только не Яков Отверженный, на моих глазах преобразившийся в вампира для того, чтобы отомстить за себя живым. Отомстить им за долгие годы сплошных унижений, отомстить им за то, что они кидали ему куски через забор и камнями выгоняли из села, натравливая на него собак и ребятню; отомстить им за то, что они подбрасывали кошку лизать его кровоточащие раны, когда у него уже не было сил отбиваться. Я должен первый кинуться на него, прежде чем он успеет совсем освободиться от земли, но рука моя остается недвижимой, а боевая решимость - парализованной непреодолимым желанием посмотреть, что будет дальше. Можно еще чуточку повременить, уговариваю я себя, он не откопал еще ноги, подожду, пока он их откопает.

- Удивляешься? - спросил он бесцветным голосом, который мне был определенно знаком.

- Нет, нисколько, - ответил я. - Чему тут удивляться?

- Да так. У тебя сегодня вид усталый.

- Не выспался.

- Не только в этом дело.

Брось болтать, видишь, мне спать охота!

- После этого люди всегда какие-то квелые.

- Чего «этого»?

Он не ответил и больше на меня не смотрел. Забыл про меня, занялся своей работой - снова роет и раскапывает землю под собой. Некоторое время мне казалось, что он копает наобум, где попало, бессмысленно, но потом все его усилия сосредоточились как раз там, где находились его колени. Лицо его снова исказилось, упершись подбородком в грудь и вращая глазами, он прислушивался к содроганию земли, высвобождавшей его конечности. Вытащил левую ногу, перекрученную, облепленную землей, расправил лишние узлы, будто складки на смятых брюках, вздохнул и вытащил правую. Правая нога у него заметно короче левой, поэтому он хромает. Босой, он прячет от меня свои голые ноги. А зачем их, собственно, прятать, когда отсутствие обуви доказывает его принадлежность к бедноте и непримиримость к высшим классам, которые его, как такового, всячески опорочили своей антирелигиозной пропагандой. Он поджал свои босые ноги под себя, уселся по-турецки и осклабился, уставившись на меня. На голове изодранная шапка, из-под нее выбиваются жесткие седые космы, надо лбом красуется шелудивая шишка - обломок старого рога или росток нового.