Лелейская гора

- К вольному простору привык, - сказала она и распахнула дверь.

Мы идем по траве, тишина, я прислушиваюсь к ее дыханию, а внутренняя тревога и желание и сто драчливых дьяволов так и пляшут у меня в крови. Мне хочется схватить ее и сжать в объятиях из благодарности, что она согласилась пойти со мной, но я не решаюсь: нельзя же так, сразу, это было бы гадко, она убежит, испугавшись алчного блеска в моих глазах. И, боясь выдать дьявольский след, отпечатавшийся в моих глазах, я долго не смею взглянуть на нее: Шея моя то и дело вытягивается, склоняясь головой к ее уху и в испуге возвращается в свое привычное гнездо, ставшее вдруг таким неудобным. Мы сели врозь, поодаль друг от друга, а это самое скверное начало, не предвещающее ничего доброго; стоит человеку прилепиться к месту, как уж потом он нипочем не может порвать с этой проклятой разобщенностью. Мне почему-то кажется, что и ей неуютно сидеть на отшибе. Впрочем, не стоит торопиться с выводами! Подожди еще, все может неожиданно измениться … И, занятый своими мыслями, я совершенно забываю о том, что надо с ней о чем-нибудь заговорить.

- Я смотрю, ты во все новое переоделся, - сказала она. - Это тебе твои из дома принесли?

- Нет, это я сам кой у кого одолжил, попросту говоря украл.

- Шутишь.

- Не шучу, а точно украл. И впредь собираюсь красть, грабить и отбирать все, что мне понадобится.

- Так уж и все, - усмехнулась она.

- А что же мне делать, раз они иначе не дают?

- Не верю я тебе, чтобы коммунист да воровал …

- Коммунисты мы, когда собираемся вместе, а поодиночке человек не может быть коммунистом. Он прежде всего должен как-нибудь жить, а благими порывами и двух дней не протянешь.

И я выложил ей решительно все, потому что мне необходимо было удержать ее тут, рядом с собой, постепенно придвигаясь к ней все ближе или, по всяком случае, не теряя надежды, что мне удастся подвинуться. Я рассказал ей, как высмеял меня Бойо Мямля, когда я собирал налог в пользу армии. Поднял меня на смех в своем собственном доме, а в своем доме грешно и над нищим смеяться… И сын его тоже был при этом, и оба они наслаждались, наблюдая за моим смущением, а после бахвалились соседям, как остроумно они меня отшили и выставили вон с пустыми руками. Хотя на самом-то деле никакого остроумия здесь не было, а только жадность одна - эти люди давать не привыкли, они от своего рта и то кусок оторвать норовили.

Младшего сына, Джукана, до смерти замучили. Отец - непосильной работой, а мать - скверной кормежкой. После, когда парень схватил чахотку, Цага опомнилась и стала пичкать его насильно, но он отказывался от еды: «Не идет кусок в мертвые уста, Цага! Что же ты меня раньше, когда нужно было, не кормила? Тогда ты все продукты под замком держала, так и дальше держи!…» Нарочно так при других говорил ей в отместку.

- Так всегда в жизни бывает, - заключил я. - Человек получает то, чего он хочет, когда это ему уже больше не нужно.

- Верно, так очень часто бывает.

- Вот мы и хотели кое-что тут подправить и немножко ускорить эту выдачу, да что-то туго у нас это дело идет.

- Но вы еще все-таки не совсем потеряли надежду?

- Конечно, нет, мы обязательно победим. Только не знаю, доживет ли кто-нибудь из нас до этого часа.

- Кто-нибудь да выживет, не всем же погибать.

Если кто-нибудь и выживет, подумал я, так уж будет не тем, чем был раньше. Вот и я теперь, совсем не тот, прежний Ладо; остатки того прежнего Ладо вместе с лохмотьями я закинул в пещеру на Прокаженной и надеюсь таким образом избавился от их докучливых посещений, попреков и увещеваний. Та же участь постигнет всех одиночек, да и не только их. На смену нам придут другие, более гибкие и реальные люди, и когда наконец наше дело восторжествует, снова, начнется драка и рвачка, зависть и мелкие подлости … И не в силах выносить эти мрачные мысли, я быстро нагнулся и поцеловал ее. Она дернулась. Попробовала вырваться, но не тут-то было! Я сжал ее и не пустил, она пыталась спрятать от меня лицо, крутила головой, зарывалась в грудь, но, поняв, что все ее усилия напрасны, вдруг сама порывисто протянула мне навстречу свои набухшие губы, обезоружив меня этой внезапной переменой. Я разжал на мгновение руки, она не замедлила воспользоваться этой минутной слабостью, чтобы вырваться и отнять у меня губы и шею, и все сокровища, без которых я не мог больше жить.

- Довольно, - плачущим голосов простонала она.

- Нет, - взревел я, - теперь мне никогда не будет довольно.

- Довольно, довольно.

- Ничего не довольно!… Я хочу все!

- Ишь какой! Тебя только допусти, так ты и впрямь не остановишься.

- Не хочу я останавливаться, я хочу все, сейчас!