Лелейская гора

Так я забрел в село, где никогда прежде не бывал. Кладбище, какие-то развалины, потом что-то вроде церкви, все вверх и вверх и наконец лай. Еще немного, и я подниму погоню и ввалюсь в засаду, поджидающую кого-нибудь другого. Надо скорее убираться отсюда, но, поскольку я не знаю местности, мне остается только одно - лезть в горы. Я должен во что бы то ни стало добраться до леса и затеряться в его безграничных просторах. Переждав в лесу до рассвета, я могу по вершинам наметить себе дальнейший маршрут. Но силы окончательно покинули меня - ноги отяжелели, руки повисли, как плети. Если этот лес и существует на свете, мне все равно до него не дотянуться. Еще секунда, и я упаду. Но, сжалившись надо мной, лес сам поспешил мне навстречу. Надвинулся на меня черными рядами, белея в темноте кривыми саблями берез, размахивая ветками, гудя и наступая. Однако моя радость, вызванная встречей, нисколько не трогает это черное войско. Всем своим поведением оно как бы нарочно старается вызвать во мне противоположные чувства: толкает меня твердой грудью стволов, сбивает с ног и проходит мимо. Чуть поднимешься, оно снова швыряет тебя на землю - сиди, мол, не рыпайся, чего путаешься под ногами …

Подобные советы мне приходилось слышать и раньше, на школьных празднествах, а также во время высочайшего пребывания в наших краях короля, объезжавшего с визитами старейшин непокорной страны Васоевичей. И я решил послушаться. У меня нет сил сопротивляться, я лежу и слушаю петухов - дома где-то совсем близко. Надо было немножко отползти - как бы утром не попасться на глаза пастухам! … И я кое-как поплелся дальше. Не знаю, долго ли я шел и когда рухнул на землю. Я очнулся в лесу под деревьями - покачиваясь, они тихо скрипели. Прислушавшись к их скрипучим голосам, я начинаю различать гнусавый старославянский говор. Чем дальше я слушаю, тем больше понимаю. Впрочем, это уже и не деревья скрипят, это что-то бубнят бородатые люди. Они вспоминают Марко Кралевича¹⁹ - приходилось когда-то и Марко Кралевичу у султана турецкого на побегушках служить, да не помешало ему это сербской славой стать! Вот и им точно так же не помешает. Эй, кто там брешет, что помешает? Никто! … То-то же! Пусть и впредь себе помалкивает, а не то голову с плеч долой; в свое время сам князь Милош²⁰ политики ради продавал воевод пашам, а голову Георгия Черного²¹ послал султану и, может быть, именно благодаря этому образовал Сербию …

Они осточертели мне своей болтовней, и я проснулся, чтобы не слышать ее. В небе сияла заря, облизывалась, глядя на горы, точно лиса на курятник. Неплохо было бы осмотреться вокруг, но мне неохота вставать. Да сейчас ничего и не видно, сказал я себе, после посмотрю. И я опять забылся. Стоило мне закрыть глаза, как они снова завели разговор о Пашиче²² и о том, как лисица лакомится мясцом, покуда на волка облава идет. Вначале до меня доходит невнятное бормотание, мелькают имена. Но постепенно я начинаю различать слова. Наконец они добрались и до нас. Один объявил враньем заявление коммунистов о том, что они хотят завоевать свободу будущим поколениям. Если коммунистам волю дать, будущего поколения просто-напросто не будет. Откуда ему взяться, если наши дети с голодухи перемрут. А в Сербии немцы будут десять сербов за одного немца убивать. От кого же сербы пойдут, если немцы все наше племя под корень сведут? … Да спасибо, мужик во время спохватился - да здравствует мужик, честь ему и хвала! Умница мужик, обзавелся Пашичем, не допустил мужик, чтобы немцы десять сербов за одного убивали. Тертый-перетертый калач, мужик прекрасно понимал, что сила шею ломит и города берет, и для ублажения обеих сторон завел две партии: Недича²³ - для немцев и Дражу²⁴ - для англичан… Еще есть третья партия - для самого себя! - крикнул я и проснулся.

Когда я окончательно пришел в себя, последние звуки еще дрожали в воздухе, странно отдаваясь в тишине, в которой ветер трепал кусты, отчего казалось, что они о чем-то шепчутся друг с другом. Кусты шептались обо мне: «Посмотри на этого дурака, он даже не знает, куда забрался …» Меня беспокоит этот шепот, а также и то, что я лежу на открытой поляне, между тем как из-за гор вот-вот появится солнце и озарит все вокруг. Но несмотря на это, я опускаю свинцовую голову в росистую траву и пересохшими губами слизываю капли влаги. Я сам себе сделал ночь и, если бы не этот холод, мне было бы совсем неплохо, но о тепле не приходится и мечтать, поскольку я лежу на Марковой вершине и между мной и землей два метра снега. Костер ни черта не греет, он только чадит да растапливает снег под собой и постепенно погружается в снежный колодец, а мы плачем над этим колодцем от дыма, от горя и этих бесконечных разговоров про Пашича, как он убрал самого знаменитого Аписа, ради того чтобы угодить Австрии и Франции.