Лелейская гора

Лысый не ездил на экскурсии и никогда не ходил в лес. И я не могу себе представить, какая страшная неволя могла загнать его ко мне, в эту глушь … Ах, да ведь Лысый же умер, вспомнил я. Да, да, я совершенно уверен в том, что он умер, - у него похитили из банка все его сбережения и был суд, волокита, огласка. Да, впрочем, это вовсе и не Черновольский, он на него нисколько и не похож - это просто вылитый Ага Видрич из Межи. Был у Аги сын, искусствовед, долгое время проживавший в Париже, и время от времени старик являлся ко мне и просил меня написать его сыну письмецо и адрес: Rue d`Assas, Quatrier Latin. Время от времени старик получал от сына поношенные носильные вещи, черные, как экспонаты упраздненного музея, и, облаченный в эти экспонаты, но босой, так как на его корявые ноги ни в одном музее не нашлось бы подходящей обуви, отправлялся на работу, в поле и на базар. Привык без башмаков ходить, вот босой и в лес забрел. .. Заметив меня, он заволновался и побледнел. Черная одежда старика сначала утратила свой цвет, потом форму. Остался лишь неясный силуэт, но и он оказался деревом, освещенным косым лучом солнца. Потом в один прыжок перескочил к другому дереву и притаился в тени.

Нет, это и не Ага, решил я, Ага умер за год или за два до войны. Теперь я припоминаю, что он умер во время чешского кризиса, когда мы записывали добровольцев для защиты Златой Праги. А это какой-то неизвестный мне старик, его принес сюда дьявол; а может быть, это дьявол, принявший облик старика. Я махнул ему рукой, он приостановился, подумал и, ничего не ответив, захромал ко мне.

- Ты, наверное, ищешь змею, - сказал я ему. - Могу показать, где она.

- Нет, я ее не ищу, - проскрипел он сквозь гнилые зубы. - Ты ее убил, а этого не следовало делать.

- Это почему же? Кажется, тут этих змей более чем достаточно.

- Тебе никто не давал полномочий распоряжаться здесь и наводить свои порядки.

- Пока еще не давал, но даст, я сам себя уполномочу. А убил я ее потому, что она слишком нос задирала, а я не выношу презрительного взгляда.

- Эта змея ни разу не тронула человека.

- На лбу у нее об этом не написано. С виду она самая обыкновенная змея, только чуть больше обыкновенной.

Больше - значит, старше и хитрее. Дольше выкручивалась, дольше мудрости набиралась. Она, должно быть, моя ровесница, а может быть, немножечко моложе. Если так, ей оставалось прожить еще каких-нибудь девятьсот восемьдесят лет, чтобы превратиться в дракона. А превратившись в дракона, безнаказанно мучить людей… Я поднял голову, а старика и след простыл. Удрал, догадался я, испугался, что и его прихлопну. Но не успел я устроиться поудобнее, как снова увидел его. Он сидел на камне, и поэтому я сначала не заметил его. Вид у него худой, изможденный, нос крючковатый, как у шаляпинского Мефистофеля. А бороды нет, видимо, ее и не было. Кожа у него, как матовое стекло или дымчатая пленка, за которой ничего нет. Сквозь его тело просвечивает лес, деревья, опавшие ветки на прошлогодней листве и камешки на тропинке, словно подернутые легкой тенью.

- Я рад, что мы встретились, сказал я.

- Подумаешь, - ответил он равнодушно, уставившись в пустоту.

- Нам надо кой о чем с тобой потолковать.

- Толкуй, никто тебе не запрещает.

- Я бы мог продать тебе душу, - и я внимательно посмотрел на него, ожидая увидеть радость на его лице.

Он засмеялся, но лицо его было по-прежнему хмурым.

- Мою душу, - продолжал я. - Она мне ни к чему, только мешает, а ты собираешь этот хлам.

- Это тебе кто-то наврал. Зачем мне души?

Я и сам не знаю зачем, я этого никогда не мог понять. Вероятно, для каких-нибудь выборов, которые должны состояться в далеком будущем и принести ему полную победу над противником с помощью абсолютного большинства голосов … Ну и везет же мне, подумал я, в кои-то веки раз удалось зазвать к себе дьявола, так надо же ему оказаться чертовой скрягой, которая стесняется своего ремесла… А может быть, это у него тактика хитрая такая; может, он нарочно цену сбивает? Вроде нашего Реджо Неудачника, мясника из Беран: тот, бывало, вот так же сидит себе в своей феске на ступеньках, курит, молчит и дремлет, а над головой у него на железных крюках висят куски мяса, облепленные жужжащим роем мух и пожираемые алчными взорами городских и сельских собак, которым приходилось довольствоваться лицезрением вожделенного лакомства. Весной, когда начинались полевые работы, для угощения соседей, занятых на «мобе», скот шел под нож косяком, я приносил на продажу Неудачнику ягнячью кожу. Мне не терпелось поскорее сбыть с рук проклятую кожу, чтобы не опоздать на уроки и отвязаться от назойливого роя мух, который следовал за мной по пятам. Но Неудачник взирал на меня с врожденной ненавистью потурченца и заявлял, что он в этой коже не нуждается, ее, эту кожу, не то что продать - задаром подарить и то некому … И лишь заметив, что я поворачиваюсь к дверям, собираясь нести свой товар кому-нибудь другому, Неудачник разражался отборной бранью в адрес своих конкурентов, которые портили ему всю коммерцию…

- Сколько вас здесь? - спросил я старика.