Лелейская гора

- Все перед тобой.

- Ты что же один?

- А кто тебе нужен еще?

- А на Лелейской горе?

- Это она и есть. Все эти горы Лелейские - холодные и голодные, а эта и еще голодней, чем другие.

- Я думал, Лелейская вон та, крутая, бездорожная.

- То голова, а это шея. А еще ниже - туловище. Ну, а дороги мне не мешают - жалость одна эти их дороги.

Но мне все равно не верится, что он один в этих бескрайних просторах, один, как я. Врет, подумал я, врет не без заднего умысла. Реджо Неудачник ответил бы точно так же, если бы его спросили про его конкурентов. Он бы сказал, что других мясников нет на свете, что он один-единственный на все торговые ряды, и здесь, и на всех базарах, от Салоников до Стамбула, и что вся торговля убойным скотом и кожами проходит через его грязные руки. Но тогда мне и в голову не приходило спрашивать Неудачника, как пройти в другую лавку. Они сами заявляли о себе за версту страшной вонью, невероятным скопищем собак и мух и связками мяса, которое разлагалось на крюках над полусгнившими ступеньками. Некоторые из них были в придачу ко всему снабжены вывесками: «Рагип Кудук. Отличное мясо», «Торговля мясом „Европа” Суляги Манджука», «Мясная лавка „У Зубоскала”» ... Другое дело здесь, где нет ни вывесок, ни крючков, ни собак, ни ступенек, только время от времени пронесется с жужжанием заплутавшаяся муха. Может быть, этот старый дьявол и в самом деле ухитрился разогнать или поглотить всех своих конкурентов, дабы не мешали его коммерции? Если так, надо немедленно спускать цену.

- Я за свою душу много не спрошу, - бросил я.

- Знаю. Тебе охота, чтобы я довел до конца твою дурацкую военную хлопушку.

- А ты, однако, здорово угадываешь мысли.

- Я не угадываю, а читаю.

- Тогда тебе нетрудно будет довести мой замысел до конца.

- Нетрудно, но известно ли тебе, что ты с ним будешь делать?

- Мое изобретение будет иметь колоссальное значение для будущего.

Он задумался, нахмурил брови. Беззвучно зашевелил губами - не иначе, как принялся ворочать в уме многозначными числами, подумал я. Сощурив свои ястребиные глазки, старик как бы проник ими в далекое будущее и узрел там нечто весьма неприятное. Возможно, будущее и не так прекрасно, как мы воображаем, но и он тоже явно перестарался в своем стремлении запугать меня им. Не пугает меня и то, что он видит меня насквозь и читает мои мысли - я тоже читаю его мысли, и сквозь его прозрачное тело вижу землю, как бы покрытую тенью, и сучки и камешки на ней. Возможно, он в чем-то сильнее меня, зато у меня есть свои преимущества, и это уравнивает нас. Мухи, например, целиком на его стороне: я их не вижу, но слышу их злое жужжание. Мухи помогают старикашке орудовать цифрами, возмущаются, обнаружив ошибку, все стирают и начинают сначала. Временами меня окатывает волна смрада, отдающего тухлым мясом, невидимым облаком она становится в воздухе на прикол и, словно из упрямства, не желает сниматься с якоря. Мне кажется, моему собеседнику тоже противен этот запах, и это придает мне силы сносить его присутствие.

- Нет, я отказываюсь, - процедил он наконец сквозь расшатанные зубы.

- Почему?

- Отказываюсь тебе помогать. Из этой твоей затеи получится обыкновенный самострел, а их на земле и так слишком много.

- Не такой уж обыкновенный. С появлением моего аппарата часть средств уничтожения мгновенно выйдет из строя, а вслед за тем и все, что называется огнестрельным оружием.

- Вполне возможно, но только для того, чтобы заварить новую кашу.

- И покончить с деспотизмом.

При слове «деспотизм» он вздрогнул, дернувшись головой, коленями, руками. Убедил, подумал было я. Нащупал слабинку, ведь он и сам изнемогает под гнетом деспотизма, скрывается, выкручивается и должен ненавидеть всякий деспотизм по крайней мере не меньше, чем я. Он долго искал себе союзника и, обретя его, вздрогнул от радости… Но мое заблуждение длилось какую-то долю секунды; я понял, что не радость, а негодование заставило вздрогнуть старого дьявола. Точно такое же брезгливое движение не раз приходилось мне замечать у представителей Объединенной оппозиции³⁴, когда мы помогали им проводить предвыборную кампанию. И как правило, именно в те моменты, когда кто-нибудь из коммунистов слишком уж. рьяно ополчался против шпор и прикладов и деспотизма. Я тогда прекрасно понимал причину раздражения этих старых демагогов с бородками. Некоторым из них приходилось стоять у кормила власти, и нельзя сказать, что проведение в жизнь программы насилия было им так уж противно; готовясь при нашей поддержке снова вскочить на коня, они не одобряли всякого, кто пытался опорочить методы правления, на которые они рассчитывали опираться. Но у того, кто сидит сейчас передо мной, даже и бородки нет, не говоря уж о том, что он никогда не стоял у власти. Так почему же он против того, чтобы было покончено с насилием? … У него уже был наготове ответ:

- Деспотизм не так страшен, как его малюют.

- Ты действительно так думаешь?

- Я это знаю, В действительности насилие - надежный двигатель, толкающий повозку вперед.

- Но двигатель может устареть. И тогда его необходимо сменить.