Лемминг Белого Склона

Замолк, облизывая мигом пересохшие губы. Дрожа от чужих взглядов, словно нагой пленник на холодном ветру. Заметил краем глаза, как смотрели на него Хродгар, Торкель, Бьярки, Лейф, ворчун Крак и даже Хравен, чёрный сейдман. Ободрился. Взгляды друзей согрели лучше пряного вина. Братья стали за спиной братца-лемминга. Стали стеной, что не рухнет даже в час Рагнарёк.

— Вот что я скажу тебе, Арнульф Седой, — твёрдо, но вовсе не холодно проговорил Хаген, — ты волен, конечно, поступать, как считаешь нужным. Так или иначе, никто из нас не отречётся от тебя. Никто не покроет себя шкурой Белого… никто. Никогда. Ты стал нам отцом и дедом, и неважно, входило то в твои замыслы или нет. Ты, Арнульф сэконунг, вывел нас — беззубых щенков, косолапых медвежат, безмозглых птенцов — на дорогу чайки. На китовую тропу. А что теперь? Теперь ты бросаешь нас. На кого? Помнишь, я клялся служить тебе? Быть может, тебе не нужна более ни моя служба, ни служба прочих щенков. Но эти щенки не станут служить никому, кроме тебя. До времени. Ибо ты сделал из этих сухопутных щенков — волчат моря. Мы не нужны тебе, ведь месть свершилась, но ты — ты нужен нам, вождь. Ты ведь ещё столькому должен нас научить!

Молви слово — ты бросаешь нас?

И если так, то нам нет проку задерживаться в Равенсфьорде.

Долго, долго молчал Орлиный волк. Молчала и стая. Завывал ветер в переходах замка — скорбно и страшно, но слышались отзвуки светлой грусти в том вое. Потрескивали дрова в очаге. Последние дрова зимы, что длилась год за годом.

А Хаген всё стоял над повелителем, словно памятный камень на кургане. Словно одинокая скала над морем. Над морем, что затаилось перед штормом.

Наконец морской король поднял голову. Обвёл стаю взором. И произнёс всего три слова.

— С-сукины вы дети.

Арнульф Седой плакал.

Зимовка на хуторе Лисья Нора

— Ну, будет на сегодня, — хрипло закончил Гест.

На дворе была глухая ночь. Но домочадцы Сторвальда бонда не заметили, как пролетело время, зачарованные повестью. Даже сосунок Флоси не шибко ворочался в подоле Соль Веснушки. Скегин заметил, что держит в руках вистл — когда прекратил играть?..

— Воистину, — Сторвальд допил остывшую настойку, поморщился, — славный рассказ. Но время позднее — нечего засиживаться! Кому-то завтра в лес.

Семейство разошлось на боковую. Возле очага остались трое: сам хозяин, задумчивый Гест Моварсон и старуха Астрид. Мать Сторвальда задремала в кресле-качалке — или просто впала в оцепенение, с ней такое случалось.

— Да уж, сын Мовара, — прищурился Сторвальд, — потешил ты моих домашних, да и меня. С твоих слов можно подумать, что ты довольно близко знал этого Хагена. Даже приятели или родичи не всегда так хорошо знают друг друга!

— Сие мало достойно удивления, — усмехнулся Гест, глядя в багровые угли очага, — Хаген хотел, чтобы кто-нибудь мог рассказать сагу его жизни. Это показалось мне достойным делом. У нас было много времени для бесед, пока мы сидели в осаждённом Хлордвике. Сам я родом с Лифсея, скитался полжизни, а с Хагеном познакомился в Гравике. Опять же, мы вместе служили Хруду конунгу. Знал я и других его побратимов. Об Арнульфе же я наслышан от многих достойных людей. Впрочем, я не уверен, что Хаген рассказал всё так, как было на самом деле. То был весьма скрытный человек, мог кое-что и приукрасить.

— Вот я что думаю, — склонил голову Сторвальд, словно тур, готовый разить рогами. — По поводу «приукрасить». Не слишком ли красиво ты повёл речь? Слушая тебя, можно подумать, что доля викинга — это такое прекрасное древо с золотым стволом и серебряными листьями. Что это — достойное дело для юноши: ходить морем, грабить да резать, да жечь, да насиловать дев!

— О, Сторвальд бонд, — тихонько засмеялся Гест, гладя усы, — ты заметил, как твои сыновья слушали сагу о викингах, затаив дыхание. Огонь в их глазах. Огонь, что сжигает юные сердца. Иссушающая жажда, по сравнению с которой ярый пламень Муспелля — остывшее молоко. Думаешь, они однажды уйдут и не вернутся? Всё возможно. Какова доля младшего сына? Не я создал девять миров, Сторвальд бонд. Не я в ответе за судьбу твоих детей. Я просто рассказываю сагу так, как она случилась — ну, или как мне её поведали сведущие люди.

— Думается, — проскрипела в полусне старуха, — твоё сердце поведало тебе не меньше.

— О да, мудрая кэрлинг, — прошептал Гест без улыбки, — не меньше.

И добавил, поднимаясь с чурбачка:

— Впрочем, это лишь начало дороги чайки. Не думаю, что под конец её Скафтар или Скегин захотят и сами испытать себя на тропе волков бури секир. Не столь они глупы, твои сыновья.

— Хорошо бы, — обронил Сторвальд, — а то не хотелось бы прерывать эту сагу раньше времени.

Потом Гест отправился спать. А Сторвальд сын Стормира из рода Стурлингов до самого рассвета сидел перед остывшим очагом. Недвижимо и безмолвно. Жёсткий голос Геста всё звучал в его голове. И сердце — не самое трусливое сердце во всём Тольфмарке! — сжималось от этого голоса.

Примечания и комментарии