Лемминг Белого Склона

— Это-то и есть самое невероятное, — лукаво ухмыляясь, Виндрек глубоко затянулся, — какой-то щенок тринадцати зим отроду! Впрочем, нет, теперь уже — не «какой-то». Хродгар. Да, так он зовётся, Хродгар Хрейдмарсон. Он нынче здесь обретается, с молодыми. В одиннадцатой сотне, точно. Скрывается. Думается мне, мало удачи будет ему на лебединой дороге: всё же у Гримкеля остались родичи и влиятельные друзья. Может, здесь и осядет. А глядя на него, так и не подумаешь, что такой заморыш мог убить Полутролля! Соплёй перешибить можно…

— Покажешь мне его, — искра вспыхнула во взоре Седого, — многого можно ждать от юноши, который не сробел поднять руку на Ормарсона с Тангбранда, и большего — от юноши, который смог эту руку на него опустить. И уйти живым.

— А зачем он его убил? — спросил Торкель.

— Что значит — зачем?! — воскликнул Арнульф, сверкая глазами. — Как же было его не убить? Сказано ведь: Полутролль. Жадная свинья, жрущая себе на погибель! Вроде твоего Асбьёрна.

Тут в гостиную зашёл человек, коротко поклонился, мотнул головой:

— Уже ведут, годи. Ты готов?

— Ах ты, троллю в зад, — досадливо поморщился Виндрек, — совсем забыл…

— Что случилось? — поднял бровь Арнульф. — Кто-то умер?

Виндрек вперил в Седого тяжкий, неподвижный взор, гневно сопя. Он был подобен горе, в недрах которой пробудился вулкан, готовый излиться лавой гнева, выстелить пеплом все девять миров, от земли до небес. Юноши втянули головы в плечи. Даже Крак побледнел.

— Да. Умер. Кто из вас видел, как казнят за братоубийство? — гулко прошептал годи.

Виндрек позвал парня из одиннадцатой сотни, чтобы тот показал юношам, что тут к чему, а сам в сопровождении Крака и Арнульфа вышел на поле перед храмом. Там над широким каменным алтарём стоял резной столб с перекладиной: идол Эрлинга, насколько понял Хаген. Внизу столб опоясывали сплетённые змеиные тела, чуть выше скалились волчьи пасти, в самом же верху, в тени остроконечной шляпы, застыла на волнах бороды ледяная улыбка. Единственный глаз, казалось, недобро щурился. На перекладине сидели резные вороны, с концов её свисали петли. Но теперь в них не было нужды: жертву явно собирались резать, а не вешать.

Юношу раздели догола, скрутили кожаными ремнями по рукам и ногам, в рот сунули кляп. Никого не волновали его слова. Бедолага мычал, дёргался, плакал, сопли густо залили усы и бороду. В широких глазах вместо лазури расплескался синий ледяной ужас. Палачи не обращали внимания: деловито подтащили парня к алтарю, перевернули спиной кверху, привязали руки и ноги к вбитым тут же колышкам: чтобы не брыкался. Тот зашёлся в рыданиях пуще прежнего. По каменному боку алтаря поползла тёмная струйка. Никто не засмеялся. Никто не ужаснулся. Люди, молодые и старые, наивные искатели приключений и битые жизнью бойцы, безродные бродяги и потомки благородных владык, не толпа — братство, не стадо — стая, — застыли кругом несокрушимой силы, морем холодных взоров. И — молчали.

Ждали.

Каждый из них уже вынес суд в сердце своём.

— Что он сделал? — услышал Хаген собственный шёпот, непристойно громкий.

— Убил побратима, — шепнул провожатый.

— И как его казнят?

— Врежут орла, — казалось, Арнульф весь обратился в нетерпение, — некогда то была почётная казнь, но теперь каждый сочтёт её позорной! Эрлингу приятна такая жертва.

— Мало радости смотреть, как у живого человека станут вынимать рёбра, — заметил Крак, — особенно после того, как только что поел. Пойду-ка прочь отсюда.

— Пожалуй, я тоже не стану смотреть, — решил Торкель.

— А я погляжу, — просто сказал Хаген.

Арнульф покосился на него со злорадной усмешкой:

— Погляди. Может, чему научишься!

Хаген подумал, что вряд ли захочет сам совершать такую казнь — равно как и принять её. Но он с малых лет усвоил, что в этой жизни всё возможно и ни от чего не стоит зарекаться.

Между тем Виндрек трижды воззвал к Эрлингу асу и достал нож из острого вулканического стекла. Скол мрака в руке жреца вспорол кожу на спине юноши. Годи задумался о чём-то, затем взял щипцы и вынул кляп изо рта братоубийцы. Тот так заорал, что было слышно, пожалуй, и в светлом Асгарде. «Верно, Эрлинг доволен», — подумал Хаген, глядя на идол.

— Кричи громче, ублюдок, — проговорил Арнульф, заворожено наблюдая за работой Виндрека.

Хаген стоял рядом и смотрел попеременно то на казнь, то на своего вождя. Видел, как годи снял кожу с жертвы, как отделил рёбра от позвонков и вывернул их наружу, как подрезал сухожилия под лопатками, ухватил края щипцами, завернул их с влажным и смачным хрустом и разложил по плечам. Братоубийца всё ещё был жив! Он уже не дёргался, только хрипел и пускал кровавые слюни: прокусил, видать, язык от боли. На его спине торжественно расправил крылья кровавый орёл[47].

Арнульф наслаждался зрелищем. Упивался жестокостью. В море хмурых взоров его глаза сверкали, словно молнии средь чёрных туч. Губы разъехались в деревянной улыбке, корёжа рот и обнажая клыки. Орлиный волк терзал взглядом добычу, пока годи не прервал мучения несчастного, не вырвал ему лёгкие и не возложил их поверх вывернутых лопаток, точно оперение.