Лемминг Белого Склона

— Здравствуй ты ныне, Торольф Ульфсон! — приветствовал его со смехом Асбьёрн. — Мне весьма по нраву твой дом, твоё добро и твоя супруга. Но твой брат был не слишком учтив. Ты уж поговори с ним, объясни, как подобает держать себя с гостями. Особенно тому, за кого теперь никто не даст и ломаного эйрира!

Торольф прозвался Храбрым, но, поймав испуганный взор Сигню, он стал просто безрассудным. Побледнел, выхватил меч и бросился на незваных гостей. Торкель не успел не то, что прийти на помощь брату, а и сообразить, что к чему, когда всё кончилось. Торольф зарубил обоих братьев Торстейнсонов, искромсал в круговерти клинков с десяток хирдманов, но Асбьёрн извернулся и всадил секиру в спину старшего сына Ульфа. Подскочили другие, принялись рубить и не успокоились, пока Торольф не превратился в груду кровавого мяса и костей.

Сигню коротко вскрикнула и потеряла сознание.

Торкель выскочил наружу — позвать людей Торольфа на помощь, но оказалось, они всё прекрасно видели. Просто стояли, зачехлив оружие, и молча наблюдали. То было неслыханное дело, чтобы хирдманы не заступились за своего хёвдинга, но, как изведал Торкель, бывает на свете и такое. Асбьёрн навис над парнишкой, словно ледяная гора:

— Тебя тоже убить, ублюдок, или сам сдохнешь?

Торкель затравленно оглядел окровавленную, заваленную телами гостиную, метнулся к останкам брата, схватил меч и бросился наутёк. Асбьёрн онемел от такого, но быстро опомнился:

— Чего стоите? Хватайте выблядка!

Не схватили. Не дали люди Торольфа: стали стеной, ощетинились сталью. Гиссур Кишка, побратим старшего Волчонка, вышел вперёд:

— Наш хёвдинг утратил удачу, но Торкель здесь ни при чём. От него тебе не будет урона, так что пусть убегает и живёт изгнанником. Уходи, Волчонок, уноси ноги!

Торкель не слышал. Он нёсся прочь от Граэнстада, от Асбьёрна и павшего родича, от предателя Гиссура и несчастной Сигню, которую теперь никто не защитит. Уходил сквозь боль и стыд, сквозь пелену горьких слёз, сквозь память и долг. Бежал на север, унося единственное наследство — меч Хёггвар, Секущий, чья рукоять помнила ладони отца и брата.

— Я отомщу, — клялся Торкель ветру, морю и скалам, срывая голос, — я найду Асбьёрна Короткую Бороду, где бы он ни был, на земле или под землёй, на море или за морем, при дворе конунга или в лачуге бродяги, в Нибельхейме или в Вельхалле. Найду и спрошу за всё!

Разрезал ладонь клинком, напоил сталь кровью, вознёс железный коготь к небу:

— Пусть я приму смерть от этого меча, коли не сумею отомстить!

Ответом ему были тяжкие удары прибоя, отзывавшиеся в юном сердце.

— Так что же, — недоверчиво осведомился Арнульф, когда Торкель окончательно охрип и замолчал, — никто из соратников твоего брата не стал на его защиту?

— Ни один не шелохнулся, — прошептал юноша.

— Скверное дело совершил Гиссур Кишка, — заметил старик, — и я на твоём месте скорее мстил бы ему, чем этому Асбьёрну. Впрочем, возможно, он счёл, что удача покинула Торольфа, когда он впал в немилость у Эрика конунга, и тогда его поступок понятен. Что отдавать жизнь за несчастливого вождя? Хотя это мне всё равно не по нраву.

— Сколько ты живёшь в изгнании? — спросил Крак.

— С осени, — просипел Торкель.

— Нам тоже несладко было зимовать, — усмехнулся Седой, — расскажи, Хаген!

Вождь приказал — делать нечего: пришлось нелживо поведать о зимовке на Эрсее. Торкель недоверчиво хлопал глазами, несмело улыбаясь, Крак хрипло смеялся, старик тоже посмеивался в бороду. Когда Хаген закончил, Волчонок покачал головой:

— Как ты стерпел, Арнульф сэконунг, рабские обноски?

— Афи рыбак терпел обноски, — пожал плечами старик, — и где теперь Афи? Нет позора на моих сединах! Но я спрошу тебя, Торкель: чего ты бросился на Асбьёрна?

— Ну как чего, — опешил Торкель, — отомстить…

— Это я понимаю, — терпеливо улыбнулся вождь, — но ты не слышал, верно, народной мудрости, что лишь раб мстит сразу, а трус — никогда? Знаешь, на Юге говорят: месть — это такое кушанье, которое надобно подавать холодным. Легко мстить, когда кровь закипает в жилах, а багровая мгла застилает взор. Труднее, когда сердце сковано льдом, и иней на рёбрах… А что ты, собственно сказать, думаешь теперь делать?

— Думал двинуть в Гравик, податься к викингам, — устало молвил Торкель.

— Ну, тогда нам по пути! — сверкнул глазами Арнульф.

— Я не стану вам обузой? — надежда звенела тонкой струной.

— Грести можешь? Ну и всё! Обуза, скажешь тоже… — старик сплюнул вбок, приложился к меху с настойкой, крякнул вовсе не по-орлиному, — твой отец был славный человек, как и твой брат, и мне болит сердце, что у тебя такая кривая судьба. Чем смогу — помогу, а ты мне отплатишь, когда придёт срок.

— Даже если тебя вдруг подведут фюльгъи и хамингъи, — Торкель достал из-за спины свёрток, развернул дерюгу, кровавые сполохи окрасили клинок, — я не предам тебя, Арнульф сэконунг, и никого из твоих людей. И в этом я клянусь!

— А я стану свидетелем твоей клятвы, — заметил Хаген внезапно, — потому что и сам присягал Арнульфу Иварсону. Да помогут нам боги и духи сдержать слово!