Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг.

Примерно такие же речи говорили они и в остальных частях. Встречали их по-разному. Донцы-артиллеристы – определенно сочувственно. Во время их речей французский миноносец следовал по берегу шаг за шагом, где говорились речи. Чехлы с орудий были сняты. Это все страшно всех возмутило[291].

Желающих ехать в Совдепию[292], конечно, нашлось. И вот, потянулись один за одним на пристань, потом пошли группами. И, одним словом, с обоих берегов набралось до 4500 человек[293]. С нашего полка ушло свыше 109 человек[294].

По этому поводу масса было шума в газетах[295]. Много, надо сознаться, неправды. Силой никого не садили, но случайно забредших попрощаться с отъезжающими обратно или вовсе не пускали, или пускали с большим трудом. Были случаи их насильственного увоза.

На душе более чем грустно; думалось, что кронштадтцы что-нибудь сделают, что через неделю, две все будет отлично, скоро будем если не дома, то в России, будем активно работать, а тут вот такая история. Кронштадт лопнул, французы определенно отказываются от нас, выступают с открытым забралом. Ну что же, перетерпим и это. Подождем еще…

Наша обыденная, повседневная жизнь течет своим чередом. Таскание воды, варка пищи, стирка белья[296]. Благо теперь есть, что стирать. Выдали нам по 1 паре ботинок, гетры, 3 пары носков, 3 полотенца, 2 смены белья.

Дрова кончились. Из этого положения вышли так. Стояла с версту от нас, у берега, огромная затопленная баржа. Отправились ночью туда и разделали ее, на следующую ночь опять. Приходилось раздеваться и лазить в воду, пилить там. Молота нет. Грабовский с Воротниковым разбивали скрепы камнями, ворочали необыкновенной величины и веса булыжники. За две ночи натащили столько дров, что завалили не только палатку, а и всю площадку у палатки. А всей баржи, конечно, не перетащили. После нас еще полк 3–4 ночи работал над ней.

Запас дров есть, решили ознаменовать это обстоятельство выпивкой. Купили 12 бутылок коньяку и «разыграли» их в 10 человек, пили с 11 часов вечера и до утра, пока, как выразился Митрич[297], «толстым концом» не попадали, кто где стоял. На следующий день – целый скандал с командиром сотни из-за этой выпивки.

Что могу написать лично о себе. В начале марта у меня опять повторилась закупорка вен. Пролежал 3–4 дня в околодке[298], потом выписался. Нога раздулась; врачи говорят, ничего опасного, но [советуют] поменьше ходить, держать [ногу] выше, побольше лежать. Но всякая медаль, кроме обратной стороны, имеет и лицевую. Я освобожден от всех занятий и нарядов. А занятия начинаются и артиллерийские, и строевые. Я же свободен, как птица.

Много толков и волнений принесло известие о так называемой чистке артиллерийского взвода. Должны уйти все неартиллеристы. Это дело Тарарина. Хочет нас разогнать. Состоялся приказ, по которому из наших должны уйти Цыганков, Виноградов. Жаль. Но мы не сдались. Подняли целый скандал. И сделали так, что всех оставили на местах.

Какая бессмыслица! Люди сжились, а их расселять. И без того кошмарные условия еще больше усугублять. Да и странно. В боевой обстановке людей держали по году, и полтора в артиллерии, они были нужны и годны, а тут на Лемносе они оказались непригодными для службы в артиллерийском взводе офицерской сотни, где все мы одним миром мазаны.

А все эта дрянь Тарарин. Ну да черт с ним. Будет время, посчитаемся и с ним. Гадкая, мерзкая личность этот Тарарин.

В конце марта месяца Агоев выехал в г. Константинополь. Итак, Великий пост прошел. Подошла Страстная неделя. На Страстной я говел. Удивительно хорошенькая церковка 1-й Донской дивизии. Иконостас из банок консервных[299], чудная работа. Хоругви, паникадила, иконостас, солея[300], все честь честью. Регентом – начальник дивизии ген. Татаркин. Хор хороший. В Страстной четверг [было] причащение[301]. На «страстях»[302] был тоже в этой церкви. Очень хорошо пропели «разбойника»[303].

Ночью служили заутреню[304]. Был и я. Очень сильное впечатление оставила эта заутреня. Здесь на Лемносе, вдали от России, от родных, в такой обстановке. Плакать хотелось, верить, любить.

Но окончилась и служба. Надо идти домой. Не хочется. Пришел домой в лагерь. А здесь – тоже картина. Вчера пришел «Рион»[305], а сегодня погрузка желающих ехать в Бразилию. Часов 5–6 утра. Только рассветает. Желающие ехать в Бразилию собираются и одеваются. Едут неплохие казаки, в большинстве случаев одни из лучших. Угроза французов прекратить довольствие, неопределенное положение с Россией, тяжелые моральные и материальные лишения, уверенность в собственных силах, вера в себя, жажда лучшей жизни заставили принять такое решение, как отправка в Бразилию, страну, безусловно неизвестную, или на неизвестное положение.

Уезжает, одним словом, самое жизнеспособное, неутомимое, неунывающее. Да и по телосложению один лучше другого, «пистолет к пистолету».