Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг.

Пригласил он меня к себе в автомобиль. Ехал я сравнительно с удобствами, иногда он меня и подкармливал. Вообще, с продуктами на «Моряке» стало несколько лучше, хотя довольно похабно. Определенно, наши интенданты воруют.

Темнота ужасная. Ночью пройти нельзя, чтобы на одного, другого не наступить и не быть обруганным. Вшей – что-то колоссальное. Масса появилась больных.

20-го только добрались до Константинополя, где из 600 терцев 97 челов[ек] было снято больных. Узнаем, что в Константинополе нас впредь до дезинфекции не ссадят, и приказывают отправиться в Босфор в Каваку[261] на дезинфекцию. Едем туда. Ждем очереди, и 23[-го] нас ссаживают на берег в баню. За эти 3 дня заболело еще 28 человек, и их снимают и размещают по лазаретам. Не дезинфекция, а анекдот или злая шутка. Душ – 2 минуты без мыла и еле-еле теплый. Только чтобы грязь размазать.

Продезинфицированное белье свалили в общую кучу на угольный пол. Пока его разобрали, оно, и так грязное, стало похоже на черта.

Этот день, ночь и следующий день до вечера провели в бараках в Каваке, а вечером погрузились опять на «Моряка». В трюмах прибрано, хотя воздух сперт и несет мочой и человеческим калом, ибо больные за эти 10 дней путешествия, в бреду, не в силах были подниматься по отвесу вверх и испражнялись тут же.

Немного отдохнули в Каваке, но вши жить не дают. Чудное место эта Кавака. Масса деревьев, море, и так приятно было отдохнуть здесь после всего кошмара и ужаса.

25-го мы ночью выехали из Каваки и 26[-го] были опять в Кон[стантинопо]ле.

Вот ужас! Нас опять отправляют на Лемнос! Публика в страхе и смятении. Многие уезжают[262].

27-го устанавливается связь с атаманом[263], и 28[-го] к нам приезжает для информации Букановский. Говорил много, интересного мало. Одним словом, мы действительно едем на Лемнос, и завтра для этой цели перебираемся на «Дон»[264]. Были сегодня у нас с «Дона» в гостях Цыганков и Грабовский. Они грузились в Севастополе[265]. От Забабурина и Бовина узнал, что Володя эвакуировался из Севастополя со всеми вещами, едет на «Херсоне»[266]. Ну, слава Богу, об одном сведения имею. Где-то Коля? Успел ли он погрузиться и уйти с Юшуня[267]?

29[-го] мы перебрались на «Дон», едем в кают-компании. Ехать лучше, чем на «Владимире» и «Моряке».

1-го декабря поздно вечером[268] «Дон» вошел в бухту Лемноса и бросил якорь.

2-го декабря часам к 2-м дня мы снова, с тоской на сердце и со страхом и ужасом, вступили на землю Лемноса. Часам к 6-ти вечера мы имели уже свою раскинутую палатку. Поселились мы там 10 человек: Грабовский, Цыганков, Кавтарадзе, Виноградов, Воротников, Бовин, Никольский, Мейзе, [и] я.

На этом месте[269] прожили мы ровно 1 месяц и 4 дня. 6-го января 1921 года, на рассвете, нас перевели в новый лагерь[270] верстах в 25 от этого, близ города Мудроса.

Как прожили мы этот месяц. Погода стояла отличная, каждый день солнце и тепло. Ходить было можно в одной кожаной куртке. Это не то, что первый раз в середине ноября, когда ветер холодный с ног валил.

Питание налажено вполне. Получаем свой паек, и довольно крупный, вполне исправно. Не хватает только хлеба. Все попытки посадить нас на котел и кормить бурдой встречают самый ярый отпор с нашей стороны. По нашим общим настояниям нас выделили в отдельную артиллерийскую сотню. Теперь мы входим в состав Терско-Астраханского полка[271], командует нами полк. Цугулиев, [а] нашей сотней – Лепилкин. Федюшкин еще с «Дона» уехал в беженцы, вместе с Выговским.

Хотя, повторяю, паек довольно большой, но нам с голодухи его не хватает. Никак не можем наесться. От вшей избавиться тоже очень трудно, хотя ходим и в дезинфекционные камеры, и три раза в день занимаемся избиением их. К Рождеству удалось даже кое-как постираться, а самому остаться на это время в костюме Адама. Ведь смена белья единственная же.

Чем занимаемся мы. Раньше всего играем в карты, в преферанс, и довольно усиленно. Во-вторых, жарим и варим. Я – за начальство по части жратвы, и меня называют «диктатором». Зубоскалим, песни поем и внимательно слушаем и ловим сплетни и рассуждаем, без конца рассуждаем по поводу всей ерунды, какую приходится слышать.

Особенно много приходится говорить о Бондаре. Полковник Бондарь, заведующий хозяйством в полку. Притворяется такой тихоней, что ужас, а сам – вор, мошенник и прохвост, каких мало. И сам он это знает, но чувствует силу в руках и никого и ничего не боится.

Несколько дней занимал нас вопрос о том, как Воротникова повар хотел черпаком по голове ударить, и как удивлен был команд[ир] полка гневным видом Воротникова, возмущенно приволокшего этого повара непосредственно к Цугулиеву.

Немало развлечения и тем для беседы доставляет и [сам] Цугулиев нам. Это хитрый, как и все осетины, но глупый и недальновидный человек, явно протекционирующий всем осетинам, крайне нетактично держащий себя по отношению к офицерам и открывший свою осетинскую «лавочку».