Ленин

Сидя в своем кабинете, сжимал руки и задумывался над тем, что уже сделал и к чему стремился. Тогда показывалась перед ним освещенная цель, за которой он, бесспорно, видел новую жизнь человечества и какое-то неизвестное солнце, восходящее над землей сразу в зените. Отступая взглядом назад, равнодушным глазом охватывал гомон, хаос противоречивых стремлений и идей, руины, могилы, груды убитых мучеников, миллионы воюющих, реки, моря, красные от крови, вдыхал тошнотворные гнилые дуновения, доносящиеся от наполненных трупами, едва присыпанных землей долин.

– Разрушение… смерть… хаос и ничего, кроме этого! Только начинаем делать первые шаги… – шептал и спрашивал кого-то, поднимая брови, – а может, на этом оборвется моя жизнь? Кто найдет в себе упорство и силы, чтобы вывести людей из хаоса и кровавой мглы? Кто поведет дальше мое дело? Мысль о нем родилась не в минуту пылкого воодушевления, не в вихре гнева, не в порыве негодования. Моя душа начала его в муках и носила в своем чреве под сердцем, долгие, мученические годы! Кормила его уксусом и полынью, поила заботой о людях, их потом, слезами и кровью. Ко сну качала стонущим плачем, рыданием, никогда не умолкающим и беспокойным. Научили и благословили на смелую жизнь великая мудрость человека и великая нужда его сердца, неизмеримая, гордая сила, творящая замечательные дела и хлопочущая о миллионах слабых и темных. Какое-то предвечное веление открыло мои глаза, чтобы увидел я сияющую справедливость, погруженную в мерзкие преступления. Неизвестная сущность, всемогущая сила пересекла нить моей жизни и толкнула мою мысль, страсти и силы на дело разрушения, встряски, образумления и творения нового сознания. Кто чувствовал это веление? Кто слышал голос, требующий жертвы и усилия установления вех, указывающих дороги? Где тот, кто пережил минуты немого экстаза и может меня заменить?

Тревога сжимала ему сердце. Он знал создателей российского большевизма – своих ближайших помощников. Были это люди дерзкие, принявшие близко к сердцу идею, амбициозные, не знающие никаких тормозов. Однако они не были похожи на него. Он же – сотканный из воли и мысли – обладал разумом практичным, гибким, лишенным эгоистического начала. Неограниченный индивидуалист, абсолютный, взволнованный мыслью об уничтожении свободы духа и почувствовавший дорогу поднятия всех до собственного уровня, чтобы все стали равными, одинаковыми, набрали общего разбега и силы, уничтожая индивидуальность для дела коммуны. Он отступал и нападал, умел признать свои ошибки, не колеблясь, отбросить то, что минуту назад считал самым непременным. Делал это, однако, для того, чтобы снова нападать и шагать вперед, постоянно вперед!

Троцкий и другие, упрямые в своих решениях, гордые, самоуверенные, непреклонные в смысле поведения всегда непогрешимыми и победоносными руководителями, верили в реальность вещей невозможных и не смели выступать против кого-то, думать о компромиссе между возможностью и абсурдом. Прежде всего, однако, каждый из них жаждал быть незаменимым, более главным относительно другого, считая его соперником, порой даже врагом. Люди эти, становясь под новыми знаменами, не отреклись от старых кандалов, считали незыблемыми принципы моральности, чувствовали себя бессильными по отношению к обычаям и традициям, мыслили категориями логики прежних поколений, не верили во всесилие грубой волшебной силы.

«Должен жить, так как коммунизм выйдет на бездорожье и погибнет в пропасти противоречий и неверия в успех! – думал Ленин. – Они все не верят в Бога. Я верую в божество. В то, могучий зов которого слышал всегда. Не знаю его имени, вижу, однако, как паводки из хаоса, из кровавых туманностей. Познаю божество, как познаем мы яркость, наступающую после полумрака. До этого божества – понятного, близкого, человеческого – поведу всех людей от края до края земли. Бог показывался людям в форме огненного столба, пылающего куста, уничтожающей молнии, чтобы стадо людское увидело настоящее обличие Земного Бога, которому можно зажечь в зрачке, дотронуться ладонью, услышать его голос… Я есть тот, который поднимает человека на вершину горы, ведя его каменистой дорожкой, кровавящей ступни, вынуждая слабых упасть и извиваться в муках голода, жажды и страха. Дойдут со мной только сильные и упорные, и, остановившись на заоблачной вершине, крикнут смело: «Божество, скрывающееся в веках, покажи нам свое настоящее обличие, так как очистила нас безмерная мука, страх освободил нас от уз забот о себе, и вот, спала скорлупа жадности, мы равны тебе, товарищу в жизни космической, Великий Кузнец, пользующийся силами неизвестных нам сфер, хотя их эха звучат в наших душах, а вспышки пронзают сердца».

Он хотел сейчас поделиться своими мыслями с кем-то близким, очень дорогим, снисходительным и безмерно добрым.

«Мать? – подумал и вздохнул он. – Ушла… Ушла с болезненным сомнением, будет ли замышленное сыном дело добрым и справедливым. Умирала, терзаемая тревогой и беспокойством. Кто же другой смог бы меня понять и без опасения похвалить или осудить?».