Читаем Ленин полностью

Мужики с Урала, поддерживающие белых генералов, издевались над комиссарами весьма находчиво. Сорвав с них одежду, совершали они простую операцию путем вставления в прямую кишку зарядов с динамитом и, запалив бикфордов шнур, вызывали взрыв живого снаряда. В другом месте коммунисты, повторяя пример уральских мужиков, набивали пленным рты порохом, обвязывали кусками и обрезками металла, после чего подрывали живые гранаты среди взрывов мрачной веселости и шуток.

Гражданская война охватывала всю Россию и становилась все более ожесточенной, лютой и дикой. Людей всюду было несметное количество, как тараканов и клопов в грязных, курных, вонючих хатах. Деревни становились жертвой огня без милосердия, так имело ли значение, что их подпалили, часто и так каждый год пожары поглощали нищие, соломенные деревни и деревянные, хаотично построенные города? Напуганные, ограбливаемые красными и белыми, жители деревенек и городов ежедневно встречали других владык и угнетателей, напевая попеременно то «Интернационал», то «Боже, царя храни», теряя понятие о законе, моральности и человечности.

Чужеземные войска также не имели причин сострадания к россиянам, так как или помнили об их предательстве против союзников, или о тяжелой неволе в глуби громадной страны. Французы, англичане, японцы, немцы, австрийцы, венгры, чехи, поляки, латыши плевали пулями и снарядами из своих орудий, кололи штыками, вешали и расстреливали этих «восточных дикарей», этих «татар сумасшедших и жестоких».

Россия ужасно истекала кровью.

Вместе с ней, ни о чем уже не зная, истекал кровью тот, который намеревался выковать для нее более хороший, светлый быт.

Владимир Ленин лежал в темной комнате бокового флигеля Кремля, в течение долгих месяцев борясь со смертью. Фанни Каплан прицелилась хорошо. Словно как бы замышляла причинить диктатору муку за мукой, которой измучил он народ. Пуля, остановившись в позвоночнике, перебила важные нервные узлы. Врачи, окружающие раненого, возлагали все надежды на силу этого плечистого, крепкого человека с куполовидным черепом, монгольскими скулами и раскосыми глазами, теперь постоянно закрытыми синими веками.

Сознание возвращалось к больному редко и ненадолго.

Долгие сутки проходили в страданиях, горячке, безумных, пронизывающих криках. Ленин метался, скрежетал зубами и бредил целыми часами. Произносил речи, а левая рука со сжатыми пальцами совершала такие движения, как будто писала огромные буквы на громадном листе бумаги.

Приходили минуты, когда лежал он неподвижный с руками и ступнями ног, холодными и безжизненными.

– Паралич? – спрашивали врачи, погладывая друг на друга.

Но раненый внезапно поднимал руку и снова писал на невидимом листе бумаги, бормоча сорванным голосом:

– Жизнь… счастье… Елена… все для революции, товарищи!

Позднее боролся он с присматривающими за ним санитарами.

Пытался поднять тяжелые, припухшие веки и кричал:

– Дзержинский… Торквемада… жандарм Федоренко… пес плюгавый… бешеный… Под стену с ними!.. Скажи мне… Феликс Эдмундович… наверное, китайцы задушили… Петю… Дора… Дора… ах, ах! Дора Фрумкин… Где Дора? Товарищи… Скажите Плеханову, что… тяжело убивать…

Стонал долго, горестно, а из-под синих век катилась слеза, и замерла внезапно, как если бы замерзла на выступающей скуле, костистой, обтянутой желтой кожей.

Скрежетал зубами и двигал вздутыми губами, шепча неразборчиво:

– Социализм, общечеловеческое равенство… глупость!.. несбыточные мечты!.. Сначала прочь со свободой… это не для пролетариата… позже террор… такой, чтобы Иван Грозный… в гробу содрогнулся… и так в течение полувека, может, в течение целого столетия… Тогда… родится единственная добродетель… единственная опора социализма… жертвенность… страхом освободить тела… преобразовать души… не гневайся… не смотри сурово, Елена!.. Такое веление… страшное… это не я!

Снова погружался в бессилие. Мысли, безумствующие в мозгу, улетали во мрак; чувствовал, что сваливается в пропасть без дна. Вращается среди обломков миров, разорванных людских тел, подхваченных могучим потоком.

Хрипел, выбрасывая безумные слова, бессвязные и ничего не значащие, слабел, погружаясь в молчание, неподвижный, почти неживой. Тогда склонялись над ним врачи; щупали пульс; прислушивались, бьется ли сердце Ленина, сердце, никому незнакомое, тайное, как Россия – порывистая и равнодушная, преступная и святая, мрачная и светлая, ненавидящая и любящая; склоняющая голову, как крылатый серафим, и дерзко принимающая грозное обличье Люцифера; завывающая, как сирота на перекрестке расходящихся дорог, и поражающая диким свистом и кличем Стеньки Разина, жестокого разбойничьего атамана; плачущая кровавыми слезами Христоса и утопающая в крови братьев, как татарский наездник.

Так думал преданный диктатору, любящий его доктор Крамер, перепуганный и охваченный тревогой за жизнь приятеля.

Но сердце еще билось слабым, уже едва уловимым ритмом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Степной ужас
Степной ужас

Новые тайны и загадки, изложенные великолепным рассказчиком Александром Бушковым.Это случилось теплым сентябрьским вечером 1942 года. Сотрудник особого отдела с двумя командирами отправился проверить степной район южнее Сталинграда – не окопались ли там немецкие парашютисты, диверсанты и другие вражеские группы.Командиры долго ехали по бескрайним просторам, как вдруг загорелся мотор у «козла». Пока суетились, пока тушили – напрочь сгорел стартер. Пришлось заночевать в степи. В звездном небе стояла полная луна. И тишина.Как вдруг… послышались странные звуки, словно совсем близко волокли что-то невероятно тяжелое. А потом послышалось шипение – так мощно шипят разве что паровозы. Но самое ужасное – все вдруг оцепенели, и особист почувствовал, что парализован, а сердце заполняет дикий нечеловеческий ужас…Автор книги, когда еще был ребенком, часто слушал рассказы отца, Александра Бушкова-старшего, участника Великой Отечественной войны. Фантазия уносила мальчика в странные, неизведанные миры, наполненные чудесами, колдунами и всякой чертовщиной. Многие рассказы отца, который принимал участие в освобождении нашей Родины от немецко-фашистких захватчиков, не только восхитили и удивили автора, но и легли потом в основу его книг из серии «Непознанное».Необыкновенная точность в деталях, ни грамма фальши или некомпетентности позволяют полностью погрузиться в другие эпохи, в другие страны с абсолютной уверенностью в том, что ИМЕННО ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Александр Александрович Бушков

Историческая проза
Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза