Ленин. Человек, который изменил всё

Новая экономическая политика предполагала и новый размах действий ВЧК. К концу 1921 года количество сотрудников ВЧК – с учетом приданных ей частей особого назначения (ЧОН) и рабоче-крестьянской милиции – увеличилось до 130 тысяч человек, «что значительно превосходило количество сотрудников всего Министерства внутренних дел Российской империи (84 тысячи человек)»²³⁶⁶.

Но оснований для недовольства неподконтрольностью «карательного меча революции» прибавилось. Бажанов отмечал, что «забирая власть, начиная строить огромную империю Гулага, ГПУ старается как можно меньше информировать верхушку партии о том, что оно делает»²³⁶⁷. Из уст Ленина в 1921 году стали вырываться раздраженные фразы типа: «Арестовать паршивых чекистов» или «Подвести под расстрел чекистскую сволочь»²³⁶⁸.

Осенью Лениным было сделано несколько великодушных жестов. Так, к 4-й годовщине Октябрьской революции была объявлена амнистия бывшим солдатам белых армий, началось освобождение кронштадтских мятежников. Перед Рождеством 1922 года из тюрем было выпущено немало духовных лиц, а сразу после из лагерей принудительных работ освобождались некоторые категории заключенных – дети до 16 лет, женщины с детьми, нетрудоспособные пожилые люди. На IX съезде Советов в декабре 1921 года Ленин утверждал:

– У нас нет другого ответа, кроме ответа учреждения, которое бы знало каждый шаг заговорщика и умело бы быть не уговаривающим, а карающим немедленно… Но вместе с тем мы определенно говорим, что необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции и компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими. Перед нами сейчас задача развития гражданского оборота, – этого требует новая экономическая политика, – а это требует большей революционной законности²³⁶⁹.

ЦК создал в декабре специальную комиссию, которая должна была представить проект реорганизации ВЧК под углом зрения сужения ее компетенции и круга деятельности ²³⁷⁰.

С введением нэпа оставшаяся интеллигенция воспрянула. Плюрализм экономический создал материальную основу для плюрализма идейного.

«В Москве поэты, художники, режиссеры и критики дрались за свою веру в искусство с фанатизмом первых крестоносцев, – вспоминал поэт – имажинист Анатолий Мариенгоф. Трибуны для ораторов стояли в консерватории, в Колонном зале бывшего Благородного собрания, в Политехническом музее, в трех поэтических кафе и на сценах государственных театров в дни, свободные от спектакля. Жаждущие найти истину в искусстве широкой шумной лавиной катились по вечерней Тверской, чтобы заполнить партеры, ложи и ярусы. Если очередной диспут был платным, сплошь и рядом эскадрон конной милиции опоясывал общественное здание. Товарищи с увесистыми наганами становились на места билетерш, смытых разбушевавшимися человеческими волнами»²³⁷¹.

Нэп привнес в театральную жизнь коммерциализацию, живинку, упрощение, игру «на потребу». Булгаков жаловался, что театры полны и в них не попадешь, потому что барыги перепродают билеты за баснословную сумму. Чуковский находил, что «психическая жизнь оскудела: в театрах стреляют, буффонят, увлекаются гротесками и проч. Но во всем этом есть одно превосходное качество: сила»²³⁷². Нераскрученная молодежь и многочисленные актеры из провинции пели и плясали по клубам и пивным.

Основания были не только для восторгов. Лето первого года НЭПа стало черной страницей для российской культуры. Символичной была почти одновременная смерть двух поэтов, олицетворявших разные судьбы людей искусства в революции: Николая Гумилева расстрелянного ВЧК, и мучительно угасшего от цинги, астмы и психического расстройства Александра Блока. «Туманное сияние поэзии Блока – и точность, ясность, выведенное совершенство Гумилева. “Левый эсер” Блок, прославивший в “Двенадцати” Октябрь: “мы на горе всем буржуям – мировой пожар раздуем” – и “белогвардеец”, “монархист” Гумилев… Блок, мечтавший всю жизнь о революции, как о “прекрасной неизбежности”, и – Гумилев, считавший ее синонимом зла и варварства» ²³⁷³ (Георгий Иванов). Готовились к отъезду из страны Горький, Ремизов, Белый, Соллогуб. «С необычайной остротой мы переживали и наблюдали конец целой эпохи, – писала Нина Берберова, – и зрелище это вызывало священный трепет, было исполнено щемящей тоски и зловещего смысла»²³⁷⁴.